Грех жаловаться

– Кстати, простой советский человек не был плох. Не самодоволен. В общем, образован, беспечен, щедр, с понятиями о подвиге, самопожертвовании. Мне тут приснилось, что Солженицын умер. И я говорю во сне: «Это был настоящий советский человек». Смелый, бескомпромиссный, общественное ставил выше личного, готов был жертвовать собой и окружающими во имя цели. Об истории, о евреях, об искусстве судил по-советски ясно.

– По-толстовски: искусство должно быть нравственным.

– Крепкая семья, хорошие дети, любовь к России, всеобщее уважение – единственный великий человек.

– «Кто не с нами, тот против нас» – тоже из Библии?

– Нет, там «Кто не со Мной, тот против Меня» и «Кто не против вас, тот за вас». Согласись – разница. Советский человек любил поговорить о горнем.

– Пародия.

– И все же – последняя великая идея. Потому что – само собой, обогащаться естественно. Хорошая машина, дом, все такое. Но разве не естественно желать, чтобы все были сыты? Элементарная еда: картошечка, хлеб, лук, каша. Чтобы каждую старушку лечили так хорошо, как это возможно, любого ребенка учили наукам, языкам, искусству.

– Пока ему самому, дураку, не надоест.

– Кое в чем это очень даже работало: от чего умер Пушкин, знали все. А теперь не знают. В каком году родился, никто младше тридцати не знает. Инопланетяне. В Новомосковске – это образ преисподней на земле, туда на химию ссылали – в советские времена было несколько музыкальных училищ. Пять раз Гилельс приезжал.

– Все верно, все верно. Но стоит лишь высказаться в таком духе – про лук, картошечку, – и уже хочется управлять мыслями людей.

– А дальше – «выезд ваш в настоящее время нецелесообразен». И старушек не лечили. Да, нужны новые идеи. Идеология. Простая. Как, знаешь: не будете принимать аспирин, будут тромбы, инфаркт, инсульт.

– Император Константин и жена его Конституция.

– Свобода, равенство, братство. Борьба за счастье человечества.

– Мир хижинам, война дворцам.

– Потом – «Жить не по лжи», потом гласность: народ узнает правду, и все наладится, и Запад нам поможет. Все ребята вокруг меня жили этим чувством. Знали: если наступит демократия, все автоматически станет лучше, в первую очередь – искусства, науки, медицина, ибо народ наш талантлив беспредельно. При этом относились к так называемому «народу» или с восторгом, или с презрением, но как к чему-то совсем чуждому. Еще была идейка на моей памяти: законы, вообще-то, ничего, главное их соблюдать. А законы и были говно, за хищение социалистической собственности – расстрел, и никто их не знал, и соблюдать не собирался.

– Да уж, было что сказать мальчику. Что за мальчик?

– Есть такие – хотят учиться, их дразнят «ботаниками», жить не дают, бьют. Во многих школах немодно чему-либо учиться. Надо мальчика поддержать, а то он тоже станет курить, материться, хотя и половины слов не понимает. Потеряет уязвимость: «А я пред чудом женских рук, / Спины, и плеч, и шеи…» Научится спокойно просить у продавщицы презервативы. Разве это может быть нестыдно? Понятно, о чем я?

– Говори, говори.

– Счастье, если у мальчика рано проявится талант к чему-нибудь определенному, например к музыке или математике, если его заметят. Но талант к живописи, или литературе, или биологии проявляется много позже. Представляешь, скольким мальчикам не дают состояться, сколько их становится «как все»? Самые ужасные вещи делаются, чтобы быть «как все», из следования моде. Один замечательный священник, ты знаешь, мне говорил: «Чтобы бы я делал у Креста? Стоял бы, смотрел или кричал: „Распни!»«. Так что трудно быть самостоятельным. Никто не самостоятелен. Даже Пушкин.

– При чем тут Пушкин?

– Разве есть кто-нибудь самостоятельнее Пушкина? Но женился-то он, в сущности, на топ-модели. Вот пушкинские героини: Людмила, потом Татьяна, потом Клеопатра-Вольская, вдова по разводу. А женился – на Людмиле, и дело не в том, что «простая». Бывают хорошие простые и плохие простые. Слушай, я стишок сочинил: Давно между славян ведется спор, / Кто виноват, что делать, чья взяла: / Дала Дантесу или не дала, / И далеко ли до Луёвых гор.

– Мило. Брат Левушка, кстати, нашел себе такую же. В Болдино есть ее портрет.

– Вот видишь. Ладно, давай дальше. Живем себе, живем. «Ну как? – спрашиваем. – История продолжилась? Свершается что-нибудь великое?» – «Нет, – отвечают, – на вашу долю – только ложь и пошлость». Либо пошлость, либо фашизм. Пожалуй, фашизм – не совсем точно…

– Предложи еще определить понятия.

– Скажем – националистическая идея: людям одной национальности лучше жить вместе и без чужих. Но такое есть и в Ветхом Завете, идея эта сильная и старая. А новых не видно. Один честный демократ мне говорил: мы устали от зла, от социального зла, в котором участвовали последние десять—пятнадцать лет, мы готовы к приходу диктатора, повозмущаемся, но в общем испытаем облегчение. Все обрыдло, мы устали, мы обременены. И Запад уже не тот, что был, когда мы его впервые увидели. Хотим наказания, как расшалившиеся дети.

– Я не хочу наказания. Ни для себя, ни для нас.