Грех жаловаться

Вскрытия удалось избежать, о похоронах и прочем позаботился Эдик. Отпевания не заказывали – Сергей Ильич с матерью считали себя атеистами: теперь, когда все церковное стало модным, оно было противно вдвойне. Поминок тоже устраивать не стали, языческая гадость. «Почему языческая? – спрашивал Эдик. – Народная. Хотя – одно и то же». Посидели на кафедре, профессор с женой проявили деликатность, ушли.

Говорить было не о чем и не с кем. Он крепко выпил. На место преступления, домой, возвращаться казалось немыслимым.

2

Кафедрой распоряжались «шефья»: заведующий – первый профессор, гордый и глупый, и второй профессор – его жена. Жена была жаднее и сообразительнее мужа. Вклад их в медицину не исчерпывался практической работой, они писали книги. С опозданием в несколько лет эти книги повторяли то, что можно найти в любом американском учебнике, но имелась в них своя изюминка – эпиграфы. Главу «Внезапная смерть» открывал Пушкин (Ужасный век, ужасные сердца), «Реанимацию» – Ахматова (Теперь ты понял, отчего мое /Не бьется сердце под твоей рукою), «Пересадку сердца» – Блок (Да что – давно уж сердце вынуто!). Только эпиграфы – всегда со словом «сердце» – и запоминались.

Кафедра была по московским меркам хорошей. Редкие безобразия случались в основном из-за простодушного профессорского тщеславия: среди части интеллигенции муж считался блестящим диагностом, и когда результаты обследования не совпадали с его предсказаниями, заключения подделывали. Сергея Ильича ни в чем таком участвовать не заставляли: профессор еще в молодости ходил к нему на дежурства и учителя не обижал. Если что, выручал Эдик. А все-таки Сергей Ильич чувствовал: шефьям без него будет легче. То же чувствовал на кафедре каждый: тех, кто ушел, объявляли балластом. Требование веры распространялось и на больных: решил лечиться в другом месте – значит, дурак, алкоголик.

Сергей Ильич не ушел домой после поминок: проснулся, пошел смотреть какого-то мужика, все через боль, говорить не мог, руками сделать тоже ничего не мог. Эдик справлялся сам, а его снова уговорил выпить. Он поддался, никогда раньше такого не было, но и мать всегда была жива.

Зашел шеф, все оглядел, Сергей Ильич вдруг наговорил ему гадостей, тот пожал плечами, ушел. «Всё, Эдик, всё», – только и повторял Сергей Ильич по дороге домой.

Дома его ждал сын, он совсем забыл о нем, зачем тот приехал? Похороны бабушки, ну да. Кое-какая биография у Сергея Ильича все же имелась. Вот, Илья, сын от первого брака, – так говорили, хотя никакого второго брака не существовало, да и первого по-настоящему не было.

Илья жил где-то в Бельгии, преподавал, славистика-лингвистика, что-то такое, да еще на фламандском. Знал то ли двадцать, то ли тридцать языков, блестящие способности, да только ничего у него не вышло. В свое время Илья очень глупо продал своего учителя, большую знаменитость: осудил его публично за статьи в западных журналах, но время было уже не то, середина восьмидесятых. Учитель простил, другие нет, академический мир маленький, пришлось уехать, очень глупо.

Они почти не виделись, и не хотел Сергей Ильич являться сыну в жалком виде, но Илья все понял: и про работу, и вообще про все. Отец с сыном, едва знакомые, много молчали – порознь: Сергей Ильич – про странное свое сиротство, Илья – неизвестно про что. Перед отъездом подарил отцу карманный компьютер, он поместил в него то, что сам любил больше всего на свете, – русскую поэзию, все вместе, подряд – Анненский, Ахматова, Багрицкий, Баратынский, Блок… и так до Ходасевича и Цветаевой: читай, папа, лучше ничего нет.

3

Выпивал каждый день, обычно один, изредка с Эдиком. Эдик приезжал на машине, смотрел и слушал, не пил. Пробовал развлечь и быстро истощался: сколько можно жалеть шестидесятидвухлетнего сироту?

– Каждая жизнь заканчивается крахом. Эдик, кто это сказал? Ну да, люди выходят на пенсию, ловят рыбу. А я, понимаешь, привык к деятельности. Илья вот предлагает стихи читать.

– Слушай, тут такую штуку обнаружили, я тебе ссылку пошлю. Помнишь, у нас тетки бывали с передними инфарктами, у которых все потом проходило? – и Эдик рассказал о недавнем открытии: новая болезнь, «такоцубо», по-японски – бутылка для ловли осьминогов. Болеют старушки после сильного душевного потрясения. Еще месяц назад Сергей Ильич очень бы заинтересовался, но теперь сказал:

– Ладно, Эдик. Слишком поздно. – Формула была найдена.

О чем говорить с таким человеком? Спросил Сергея Ильича, что он помнит о маме, самое раннее.

– Ну, хорошо. Я лежу в больнице, мне лет, наверное, пять – отравился таблетками. Как говорили, сутки был без сознания. Прихожу в себя и слышу: за перегородкой или, не знаю, за дверью врач предлагает маме пройти на меня посмотреть. Мама отказывается и скоро уходит. Вот и все. Твоя мама отказалась бы на тебя посмотреть?

Разбирать ее вещи и письма он пока не хотел. Почему она тогда не зашла?