Грехи

Но, отвечая, она услышала щелчок и поняла, что Сейди положила трубку. Разговор продолжил Кит:

– Будь умницей, если не хочешь, чтобы через пару дней мы появились у тебя на пороге. Звони каждый вечер, Рикки, как бы поздно ни было, мы будем ждать.

Рикки почувствовала, как слезы жгут ей глаза.

– Я правда люблю тебя, Кит, – сказала она и затем добавила приглушенно: – До встречи.

– Как трогательно, – произнес голос у входной двери.

– Ты до смерти напугал меня, – сказала Рикки, пересекая комнату, чтобы поставить на место телефон. Ее сердце бешено колотилось, несмотря на то, что она сразу узнала голос Боу. – Что ты делаешь среди ночи на моей террасе?

– Возможно, демонстрирую тебе, насколько ты уязвима, а может, мне просто одиноко или я просто подслушивал твой разговор с любовником. Он звонил из Бостона?

Рикки подошла к двери, но не стала открывать ее и выходить, а повернулась к Боу спиной и прислонилась к решетке.

– Он мой друг, Боу, но это тебя не касается.

– Положим, это так, – пьяно пробормотал он.

Рикки закрыла глаза, покачала головой и засмеялась. Она смеялась не над ним, она смеялась над собой. Она жалела его, думая, что он плачет, а он раскачивался спьяну.

– Иди домой и ложись в постель, Боу. Проспись.

– Я не могу спать, – пробормотал он.

– Почему же?

– Не могу перестать думать о тебе, – ответил он с откровенностью пьяного.

Рикки вздохнула, стала уговаривать его пойти домой и принять душ, но ее слова были прерваны грохотом по другую сторону двери. Она резко повернулась, и вцепилась пальцами в решетку, стараясь разглядеть его в темноте.

– Боу? Где ты? С тобой все в порядке?

В ответ раздался болезненный стон умирающего.

Рикки неохотно вышла на террасу, чтобы посмотреть, в чем дело.

Цветочный горшок, раскачиваясь, свисал с карниза, объясняя, что произошло. Боу сидел на деревянном полу, держась за голову. На нем были брюки от смокинга, а расстегнутая рубашка открывала сильную грудь и тонкую талию.

– Я беспокоился, что ты не можешь позаботиться о себе, однако эти цветочные горшки хорошая защита, они могут быть смертоносными. Как проход по минному полю.

Рикки мягко усмехнулась и опустилась перед ним на корточки.

– Здесь всего один.

Боу выглянул из-под руки, устремив взгляд на бархатистую выпуклость груди над глубоким вырезом ее вечернего платья.

– Ты выпадаешь из платья, – промычал он.

– Ты недоволен? – спросила она насмешливо.

Он ощутил ее дыхание на своем лице, как тайное приглашение. Поднявшись на ноги, он повернулся к ней спиной и стал смотреть в ночь.

– Куда ты ходила?

– Когда?

– После своего приема. Я искал тебя, волновался.

Она подошла, встала рядом с ним и, положив рукм на перила, последовала за его взглядом в ночь.

– Тебе не нужно волноваться обо мне, Боу. Я большая девочка и давно забочусь о себе сама.

Это признание резануло его, причинив боль, но он не обратил на нее внимания.

– Но раньше ты не пыталась разоблачать убийцу.

Рикки взглянула на него. Сейчас он говорил более трезво. Схватка с тяжелым глиняным горшком так подействовала на него или что-то другое?

– Почему ты не идешь домой? Поспи немного.

– Не могу, пока ты не расскажешь мне, что произошло в кабинете шерифа в ночь убийства твоих родителей.

Конечно, она понимала, о чем он говорил, – о платье. Как только Джуниор упомянул об этом во время обеда, она почувствовала, как он напрягся, хотя даже не взглянула в его сторону. Но ей не хотелось говорить об этом. Дьявол, она не позволяла себе даже думать о том времени, тем более о подробностях, они слишком больно ранят.

– Я не виню тебя, Боу.

– Почему? Это я виноват, что тебя унижали.

– Меня не унижали, – ответила она, прерывисто вздохнув.

– Я лучше знаю. Я знаю тебя, Блю. Я знаю, у тебя отобрали то, что принадлежало только тебе. Если бы я остался и был рядом с тобой, никто не осмелился бы допрашивать тебя. – Он хлопнул ладонью по перилам. – Черт возьми, Блю, прости меня! Я долго ждал, чтобы сказать тебе это.

Боль в его голосе кольнула ее в самое сердце, но ему совсем незачем знать об этом. Она никогда не признавалась никому, даже самой себе, как больно ранило ее его дезертирство, и сейчас не собиралась. Она обернулась, прислонилась спиной к перилам и, сложив руки на груди, прямо посмотрела на него.

– Выслушай меня, Боухэнон. Мои родители были не просто убиты, они были искромсаны. Матери перерезали горло, а у отца было более двадцати ножевых ран. Думаешь, то, что я должна была рассказать им о крови, о моем первом опыте в сексе, для меня что-нибудь значило? Думаешь, меня заботило, что тебя не было? Я только хотела, чтобы мои родители вернулись снова живые и невредимые, больше ничего. Поэтому перестань казнить себя. Мы были просто как два ребенка – сейчас мы другие. В то время это было интересно, но теперь все это не важно.

Он опустил руки, выпрямился и долго смотрел на нее, а ей хотелось зажмуриться от боли, которую она увидела в его глазах.

– Значит, я делаю из мухи слона, так?

Нет! Теперь она должна была отвести взгляд, она не могла произнести заведомую ложь, глядя ему в глаза.

– Да.