Грехи ассасина

Седой и сгорбленный имам склонился над кафедрой. Эхо многократно усиливало каждое его слово, подчеркнутое благоговейным молчанием. Правоверные лишь согласно кивали. В отличие от шикарных огромных мечетей, разбросанных по всему городу, крохотное строение в районе Фремонт выглядело простым и крепким, как и молившиеся здесь люди. С полом, набранным из серых плит природного шифера, белеными стенами и куполом, покрытым листами меди. Михрабом на восточной стене служил древний деревянный полумесяц, указывающий направление на Мекку. Его привезли из селения рядом с Кисмайо, где Кидд провел детство. От старых воинов и их сыновей исходило куда большее умиротворение, нежели от прихожан какого-нибудь другого храма. Если проповедники фундаменталистов выкрикивали с кафедр требования и угрозы, то имам из Сомали вещал о традиционных ценностях: набожности, скромности и чувстве долга. Призывал сторониться излишеств современного мира. «Изучайте Коран, — несколько раз повторил он, наставляя братьев заботиться о семьях так, как Аллах заботится о них самих, — и вы обретете покой в мире этом, и воздастся вам в следующем».

Покой в мире этом. Правоверные прижались лбами к каменному полу. «Аллах акбар». «Господь велик». Имам говорил, конечно, умные слова, но даже в этом святом месте Ракким не чувствовал себя совершенно спокойным. Всю жизнь он произносил такие же фразы, заявлял о вере в Аллаха и единственного пророка его, Мухаммеда, однако мусульманином оставался только на словах. Как и большая часть граждан страны, он предпочитал не выделяться, чтобы выжить. Бывший фидаин завидовал набожности правоверных. Их смирению. Их покою. Вещам, недоступным для него, подобно берегу для утопающего. Пока не убил Дарвина.

Удивительно, но божественное присутствие он ощутил, лишь встретившись лицом к лицу с воплощением зла. Дарвину, личному убийце Старейшего, следовало прикончить Раккима, как только представилась первая возможность. А он затеял игру. Решил сразиться с ним на ножах в заброшенной церкви. Ассасин безумно смеялся, снова и снова расписываясь клинком на теле противника. Кровь обоих забрызгала все вокруг, точно святая вода. «Сара останется совсем одна, когда я убью тебя, Рикки. Нет ничего более приятного, чем трахнуть только что овдовевшую женщину. Лучшая вагина в мире». Лицо Дарвина побледнело и осунулось, но глаза как будто светились в полумраке. «Может, мне положить ей под подушку твой член?» Ракким помнил собственное тяжелое дыхание, помнил хруст осколков витражей под ногами, помнил, как неотрывно следил за ассасином, и помнил самого ассасина. Свежего, стремительного, немного франтоватого. С ножом в длинных тонких пальцах, которым он грациозно руководил движениями Раккима, словно дирижер — симфоническим оркестром. «Уже устал, Рикки? Мы ведь только начали. Это же всего лишь прелюдия. Подожди, скоро я покажу, что приготовил для тебя на самом деле». Бывший фидаин закачался, ослабев от сотен мелких ран, и вдруг ощутил прикосновение к щеке мягкого крыла, а вслед за ним испытал прилив сил. Он метнул нож, и Дарвин замер, пригвожденный к деревянной колонне вонзившимся глубоко в рот карбопластовым клинком. Полные мягкие губы ассасина шевелились, когда он попытался что-то сказать, удивленный не меньше противника. Оседая на пол церкви, Ракким счел собственную смерть не самой худшей… учитывая, что дьявол отправился в ад первым… а крылья ангела… просто бред умирающего. И уже почти потеряв сознание, он вновь уловил то же прикосновение. Больше сомнений не оставалось. Ракким ослеп от потока слез, пока мягкие крылья, нежно обняв, удерживали его над ямой вечного небытия. Дарвин ушел, а он остался. Ему даровали жизнь. И все связанные с ней тяготы.

Подобрав под себя стопы и положив руки на колени, Ракким двигал губами в унисон с правоверными, испрашивая милости у Аллаха. Повернул голову вправо, к ангелу, считавшему добрые поступки. Затем влево, к ангелу, считавшему скверные. «Ассалам алейкум ва рахматулла». «Мир вам и благословение Аллаха и милость его». Он поднялся вместе со всеми и обнял Кидда.

— Аллах да услышит наши молитвы.

Ракким быстро направился к выходу. После заброшенной церкви, где погиб Дарвин, он ни разу не почувствовал присутствия Аллаха. Ни единого. Тот ускользнул, словно песок сквозь пальцы. Ушел, когда бывший фидаин валялся там, где упал, а его тело медленно выздоравливало. Не важно. То единственное прикосновение, тот взгляд в вечность все равно оставили след в памяти. Но хватит о чудесах. Теперь все зависело исключительно от самого Раккима. Он сделался другим человеком, и каждый шаг его станет первым. Если раньше сомнения не давали ему покоя, то в последнее время Ракким начал испытывать извращенное удовольствие от положения, в котором оказался. Никогда не ощущал себя таким свободным. Для него больше не существовало ничего недостижимого.