Грехи Брежнева и Горбачева. Воспоминания личного охранника

В Испанию мы поехали, когда уже начались кровавые события в Приднестровье, в Молдавии гибли люди. Перед этим, когда всех ошеломили события в Фергане, генеральный секретарь оказался в Бонне. Когда зрели события в Тбилиси, Горбачев оказался в Англии… А потом выяснилось – не знал, не ведал.

Рыжков, по-моему, сказал очень точно: я знаю генерала Родионова – делового, спокойного, четкого, без приказа министра обороны он бы в ту ночь даже велосипеда на площадь не выпустил, не то что танки. С другой стороны, Дмитрий Язов без благословения Генерального секретаря, которому непосредственно подчинялся, также не отдал бы приказа о вводе войск в ночной Тбилиси. «Почему, почему Генеральный все время молчал, глядя в стол президиума, пока народные депутаты искали и не находили стрелочника?» Вопрос Рыжкова повис в воздухе.

А я вспоминаю, как Горбачев, сев в машину, сказал в сердцах:

– Как же Патиашвили мне не позвонил? По пустякам звонит, а тут…

Сказано было в обиженном тоне: вот, мол, подвели его, подвели… Вынудили в итоге дать «добро»…

Все же знал. И о событиях у Вильнюсского телецентра имел четкое представление, выразив соболезнование по поводу погибших мирных литовцев лишь на десятый день… Да что же это за президент: вокруг него – море крови, а он, как на острове, ничего не знает.

«Не знать» всегда удобнее, выгоднее. Но удобства и выгоды всегда временны для политика, ибо все тайное рано или поздно обязательно становится явным. Сейчас мало кто помнит или знает, с чего начались карабахские события, которые не затихают и теперь. В августе 1987 года карабахские армяне направили письмо Горбачеву с требованием присоединить Карабах к Армении. Подписали его 75 тысяч человек! Горбачев даже не ответил. Можно по-разному отнестись к этому требованию, но ответить-то – надо!

Не ответить – выгоднее.

Играя в аппаратные игры, можно ли сохранить честность? Можно ли, поступившись честностью во внутрисоюзных делах, сохранить ее в международных отношениях? А Чернобыль, посадка Руста на Красной площади, сбитый корейский «боинг», пакт Молотова – Риббентропа, расстрелы в Катыни – разве это не ложь в международных отношениях? Как просил Ярузельский, весь польский народ просил сказать правду о Катыни! И когда лгать дальше уже было невозможно, Горбачев нашел вариант с наименьшими издержками для нас: виноват во всем Берия. Слукавил. Увел в сторону Сталина, Ворошилова, Молотова, Микояна, Калинина, Кагановича, которые принимали политическое решение о казни поляков.

Назови он их, это значило бы – советская власть.

Свой народ распознал его довольно быстро, но как сумел он сохранить международную репутацию, для меня и сейчас – одна из загадок…

Горбачев боролся с привилегиями. На моей памяти все лидеры государства боролись с привилегиями.

Один Брежнев не боролся.

До него этим пытался заниматься Хрущев, после него – Горбачев. Но почему же ни тот, ни другой не преуспели в этом благородном деле? Они боролись со следствием, а не с причиной. Причина же – в системе, которую почему-то назвали социалистической. Если это был социализм, то до неузнаваемости изуродованный, обезображенный, а будь он истинный, хочется верить, что жили бы мы иначе. Я думаю, что даже людям разуверившимся не надо поносить социализм: мы в нем не жили и не знаем, что это такое.

Вторая причина – всякое благородное дело надо начинать с себя. Я не помню, чтобы во времена выдающихся решений пленумов, съездов, пламенных призывов партии и т. д. на целину, на БАМ, на другие великие стройки коммунизма, на афганскую войну, на все прочие трудовые и ратные подвиги отправлялись бы дети тех, кто к этим подвигам призывал.

Борьба с привилегиями – то же самое.

Не знаю, насколько Хрущев был искренен, когда стал отбирать у высоких чиновников «излишки» служебных машин, «конфисковал» в пользу «народа» несколько привилегированных дач и санаториев. По существу, он просто ликвидировал эти санатории, они зачахли, потому что лишились финансовой поддержки правительства, материально-технической базы, опытные врачи ушли в другие, престижные лечебные заведения. Очень легко оказалось сделать популярный жест и куда труднее действительно озаботиться здоровьем народа.

С Горбачевым все яснее. Вначале он доказывал, что никаких привилегий не существует. Телезрителям памятна его беседа в кулуарах Дворца съездов во время перерыва заседаний съезда народных депутатов.

– А какие у нас привилегии? – с недоумением и пафосом спрашивал он.

– Никаких, – дружно поддержали его окружавшие депутаты, такие же партийные функционеры с мест, Горбачевы в миниатюре, с соответствующими лее – по нисходящей – привилегиями.

– Поликлиники, санатории, – продолжал Михаил Сергеевич, – они есть и у других ведомств. Например, на автозаводе Лихачева – замечательная поликлиника. Какая же это привилегия?

Все собеседники единогласно согласились, что у них всех единственная привилегия – работать по двадцать четыре часа в сутки.