Грехи детства

После полудня, как всегда, началась большая перемена. Я уже не пошел домой обедать, а побежал к Юзику.

Он жил с отцом на окраине города в двух комнатках одноэтажного домика. Когда я вошел, горбунок лежал в своей коротенькой кроватке. Был он один, совершенно один. Он тяжело дышал и дрожал от холода, потому что печку не топили. Зрачки его расширились так, что глаза казались почти черными. В комнате пахло сыростью, с крыши падали капли тающего снега.

Я наклонился над кроватью и спросил:

- Что с тобой, Юзик?..

Он оживился, разжал губы, словно пытаясь улыбнуться, но только застонал. Потом взял меня за руку своими иссохшими ручками и заговорил:

- Я, верно, умру... Но мне страшно так... одному... вот я и просил тебя прийти... Но это... понимаешь... скоро, а мне будет немножко веселей...

Никогда еще Юзик не представал передо мной таким, как сегодня. Мне казалось, что этот калека вдруг стал великаном.

Он глухо застонал и закашлялся, на губах его выступила розовая пена. Закрыв глаза, он затих, тяжело дыша, а минутами совсем не дыша. Если б я не чувствовал пожатия его пылающих ручонок, то подумал бы, что он умер.

Так прошел час, два, три часа - в глубокой тишине. Я почти утратил способность думать. Юзик изредка и с большим усилием произносил несколько слов. Он рассказал мне, что на него сзади наехала телега и сразу нестерпимо заболела поясница, но теперь уже не болит, и что отец вчера прогнал прислугу, а сегодня пошел искать другую...

Потом, не отпуская моей руки, он попросил меня прочитать все ежедневные молитвы. Я прочитал "Отче наш", а когда начал "От сна восстав", он прервал меня:

- Теперь прочитай: "Тебе, господи боже мой, исповедую грехи мои..." Завтра я уже, наверно, не проснусь...

Зашло солнце, и настала ночь, но была она какая-то мутная, потому что луна светила сквозь тучи. Свечи в доме не было, да я и не собирался ее зажигать. Юзик становился все беспокойнее, он бредил и почти не приходил в сознание.

Было уже поздно, когда с улицы гулко хлопнула калитка. Кто-то прошел по двору и, насвистывая, отворил дверь в комнату.

- Ты, папка? - простонал горбунок.

- Я, сынок! - ответил хриплый голос. - Ну, как ты там? Верно, лучше?.. Так и должно быть!.. Главное - выше голову, сынок!

- Папка... света нет... - сказал Юзик.

- Свет - чепуха!.. А это кто? - заорал он, наткнувшись на меня.

- Это я...

- Ага! Лукашова? Хорошо!.. Переночуй сегодня здесь, а уж завтра я задам тебе баню... Я губернатор!.. Ром-Ямайка!..

- Покойной ночи, папка!.. Покойной ночи!.. - шептал Юзик.

- Покойной ночи, покойной ночи, мой мальчик!.. - ответил отец и, склонившись над кроватью, поцеловал в голову - меня.

Я нащупал у него под мышкой бутылку.

- Выспишься, - прибавил он, - а завтра марш в школу!.. Шагом мааррш!.. Ром-Ямайка!.. - рявкнул он и ушел в другую комнату.

Там он грузно сел, должно быть на сундук, стукнулся головой об стену, а через минуту послышалось мерное бульканье, как будто кто-то пил.

- Казик! - прошептал горбунок, - когда я уже буду... там... ты иногда приходи ко мне. Расскажешь, какие заданы уроки...

В соседней комнате гаркнул хриплый бас:

- Здравия желаем господину губернатору!.. Ура!.. Я губернатор!.. Ром-Ямайка!..

У Юзика начался озноб, он говорил все более бессвязно:

- Так ломит спину!.. Ты не сел на меня, Казик? Казик!.. Ох, не бейте меня, не бейте!..

- Ром!.. Ром-Ямайка! - гремело в другой комнате.

Снова что-то забулькало, потом бутылка с оглушительным звоном ударилась об пол.

Юзик потянул мою руку ко рту, прикусил пальцы зубами и - вдруг выпустил. Он уже не дышал.

- Сударь! - закричал я. - Сударь! Юзик умер!..

- Да что ты болтаешь? - буркнул голос в соседней комнате.

Я вскочил с кровати и встал в дверях, вглядываясь в темноту.

- Юзик умер!.. - повторил я, дрожа всем телом.

Человек рванулся с сундука и заорал:

- Убирайся отсюда, дурак!.. Я его отец, я лучше знаю, умер он или нет!.. Да здравствует господин губернатор!.. Ром-Ямайка!..

Я в ужасе убежал.

Всю ночь я не мог уснуть, меня била дрожь, мучили какие-то страшные видения. Утром меня осмотрел хозяин квартиры, сказал, что у меня жар и что я, наверное, заразился от задавленного горбуна, а затем велел мне поставить на поясницу двенадцать кровососных банок. После этого лечения наступил такой кризис, как назвал это хозяин, что я неделю пролежал в постели.

На похоронах Юзика я не был, но его провожал весь наш класс с учителями и ксендзом. Мне говорили, что гробик у него был черный, обитый бархатом и маленький, как футляр для скрипки.

Отец его страшно плакал, а на кладбище схватил гроб и хотел с ним бежать. Но Юзика все-таки похоронили, а его отца полицейские выпроводили с кладбища.

Когда я в первый раз пришел в школу, мне сказали, что кто-то ежедневно справляется обо мне. Действительно, в одиннадцать часов меня вызвали из класса.

Я вышел - за дверью стоял отец умершего Юзика. Лицо у него было бледно-фиолетовое, а нос сизый. Он был совершенно трезв, только голова у него тряслась и дрожали руки.

Взяв меня за подбородок, человек этот долго смотрел мне в глаза, а потом неожиданно спросил: