Грехи и погрешности

Валентина только головой неодобрительно качала, да руки в стороны разводила, когда в школу за очередное разбитое стекло вызывали. Мол, а я что могу поделать? И в угол ставим, и беседы ведём. Отец, бывает, и вожжами к мягкому месту прикладывается. Да только без толку. Волина. Фамилии исстари не просто так давали. Должно быть, предки разбоем жили. А кровь никаким воспитанием не переменишь. Вот и терпим. Ждём. Повзрослеет, авось успокоится.

Директор возражал. Правда, не слишком настойчиво. Волиных знал прекрасно. И покойного деда Ленкиного помнил, дядьку Василия, балагура и пьяницу, мужика бесстрашного и отчаянного.

Ленка ж тем временем новое увлечение нашла. Повадилась на чердак, где хламу всякого за годы накопилось – целые горы. То таз расплющенный откопает, «богатырский» щит из него сделает, то керосинку – чуть избу тогда не спалила.

Вот тут-то и вспомнилась Валентину Васильевичу заветная вещица, в холстину завёрнутая, да как раз на чердаке и припрятанная. Взял он её однажды утром, пока жена с дочерью спали, да увёз на автобусе в город. В краеведческий музей хотел сдать. Даже объяснение придумал: «семейная реликвия». Да только до музея труба не добралась. В питейном заведении, куда Волин заглянул, сойдя с автобуса, чтоб выпить стаканчик винца, её и спёрли. Прислонил к стеночке возле столика, пока со встретившимся бывшим сослуживцем новостями делился, отвлёкся мыслями. А когда об инструменте вспомнил, его уж нет. И, вот удивительно, никто и не видел, как стащили. Даже буфетчица, чей острый глаз оброненный гривенник возле входной двери не пропустит.

Махнул тогда рукой Волин на пропажу, милицию звать не стал. Всё, что ни происходит, как известно, к лучшему. Бог дал – Бог взял. Главное, Ленке инструмента не видать как своих ушей. Беды не будет…

А оно вон как обернулось. Нашлась-таки проклятая труба. Но где?

И звука-то ещё извлечь у матери не вышло, Варя говорит, а давно забытая болезнь уж тут как тут.

Поверишь с такими совпадениями в семейное проклятье.

Нда…

* * *

Солнце скрылось за откуда ни возьмись набежавшими тучами. Некое подобие лодочки, вырезанное Варей, то тут, то там мелькало перед лицами расходящихся по домам гуляющих с неизменным: «Смотрите! Это я сама сделала!» Люди, кто лениво улыбался, кто отмахивался, проходили мимо без слов, и Волину чудилось, что они с внучкой попали совсем в другой мир, где больны абсолютно все. И никто не умеет говорить. Чёрная ж тоска, выпустившая свои острые когти, цеплялась за сердце всё сильнее, разрывая его, вытаскивала наружу воспоминания, а вместе с ними, что гораздо страшнее, отчаянье. И жуткую тревогу. За дочь. За внучек. За семью.

В холл из столовой, заслышав шаги вернувшихся с прогулки деда с Варей, вышла старшая внучка. Волин, искоса глянув в угол, как бы проверяя, на месте ли кофр, спросил:

– Катюш, а к маме в больницу когда пускают?

– К четырём пойдём, дед, – вместо внучки ответила Валентина Васильевна, показавшаяся следом. – Миша сказал, что ей ничего не надо, но мы, думаю, яблочек возьмём. Там железо. Для крови полезно. А отвары с настойками пока погодим, надо с врачом потолковать.

– Как скажешь, – пожал плечами Волин. – Девочки с нами пойдут?

– Я пойду, я пойду, я пойду! – заскакала вокруг него жизнерадостная Варя.

– А у меня репетиция, – опустив глаза, негромко сказала Катя. – К четырём в школу надо. А к маме уж завтра, ладно? Поцелуйте её от меня.

– Поцелуем, деточка, поцелуем, – бабушка обняла старшую внучку за плечи. – Иди, не беспокойся. Только скажи, на каком автобусе нам лучше до больницы добраться?

– Тут только десятый ходит. До рынка на нём доедете, а там на шестнадцатый троллейбус пересядете. Или на маршрутку. Их к больнице много едет. Но легче такси вызвать. Так быстрее получится. Минут двадцать – и вы на месте.

– Нам, Катюш, торопиться некуда, – улыбнулась бабка. – Больше часа в запасе. Варенька, ты переодеваться будешь?

– Не, бабуль, только ботинки надену. А то ногам жарко, – Варя залезла на стул и с кряхтеньем принялась стягивать резиновые сапожки, в которых гуляла. – Деда, помоги, а? Припотели, не снимаются. Бабуль, а ты пока сухие носки принеси. Они в моей комнате, в подкроватном ящике.

– Раскомандовалась! – возмутилась Катя. – Ба, не надо. Я принесу…

Лену было не узнать. Чересчур худая, аж щёки ввалились, бледная, с огромными синяками под глазами, она даже не встала, когда вошли родители с дочерью. Попыталась улыбнуться, но и это несложное действие, было видно, далось ей с трудом. «В среднем по району», – вспомнил Волин слова зятя. Нет, Миша, это не в среднем. Хуже, много хуже.

Пока Валентина Васильевна искала доктора, пока с ним беседовала, Варя вскарабкалась на подоконник, и, сидя на нём, глядела сквозь стекло вниз, на дорогу, по которой туда-сюда сновали автомобили, обдавая обочины и зазевавшихся пешеходов грязной водой из глубоких луж.

Волин расстроился ещё сильнее. Откинув простынь, он присел с краешку и достал из сумки яблоко.

– Погрызёшь, дочка? Или, мож, на дольки порезать?

– Порежь, пап, – полушёпотом отозвалась Лена. – Если не трудно. Нож в тумбочке.