Грехи наши тяжкие

Екатерина Алексеевна издали заприметила доярок, толпившихся в тени дощатого навеса. Она прибавила шагу. Ей хотелось застать доярок, пока они не разбрелись по своим группам. Она даже посетовала на себя, что не подъехала к ним на «газике», а оставила машину возле комплекса.

Долгачева любила доярок. Еще с председательских времен это сохранилось. Редко какую доярку в районе она не знала в лицо. Одной она вручала премию на совещании передовиков, другой помогала с дровами, третьей — устроить ребенка в интернат: школ во многих колхозах нет.

Кто-то из доярок заприметил Екатерину Алексеевну, и все они, как по уговору, стали обратно вешать свои доильные аппараты да ставить на место ведра.

18

— Здравствуйте! С летом, с новосельем вас, — сказала Долгачева весело, подходя к дояркам.

— Смеетесь, что ль, Екатерина Лексевна? Лето у нас нынче невеселое, — отозвалась за всех Прасковья Чернавина.

— Почему невеселое? — спросила Долгачева, присаживаясь на лавку, сколоченную тут же, под навесом.

— Отнимают у нас пойму! — вступила в разговор Клавка. — Последней нашей надежды лишают.

— Кто лишает? — спросила Екатерина Алексеевна не очень уверенно. Она вспомнила, что еще год назад в облисполкоме был такой разговор — об отчуждении земель. Строители разведали большие запасы гравия и предупреждали, чтобы эти земли не занимались. Но в разговоре колхоз «Рассвет» не упоминался, и Долгачева успокоилась.

— Приехали какие-то начальники. На двух черных «Волгах», — горячилась Клава. — Посмотрели наши луга. Съездили на карьер, взяли с собой начальника карьера — да в райисполком. Они у вас-то не были?

— Может, и были. Но я с утра — в колхозах. Не знаю.

Долгачева знала только одно, что отчуждение этих земель — дело времени и разговором тут не поможешь. И она не хотела успокаивать доярок.

— С ними разговор короток, — снова заговорила Прасковья. — Они уже с картой заявились. Прямо горе какое-то: не дает им Ока покоя. Еще ту землю, у озера, не восстановили, как обещали. А им уже подай новую.

— Городу нужен строительный материал, — сказала молодая доярка с доильным аппаратом на плече. — Дома делают из нашего гравия.

— Так уж на нашем лугу все клином и сошлось? — не унималась Прасковья. — Вон его сколько — камня-то. Одной Лысой горы хватило на десять лет. А они все наши луга снизвести хотят.

— Так и роют и ищут его по всей Оке, — заметила молодка.

— Управы на них нет никакой. Вот в чем дело! Камень рвут. Песок сквозь сито процеживают — все гравий ищут.

Женщины еще поговорили — и все про гравий да камень: как его рвут по всей Оке да куда-то увозят; и так завелись, что уж с этой темы не могли перейти на другую. Выждав, Долгачева заговорила об этом «другом» — о надоях. Она знала, что только этим можно перебить разговоры о камне да о земле: все-таки надои им ближе и понятнее, чем гравий.

— Какие тут надои? — вздохнула Прасковья.

— А Варгин обещал, что на комплексе он догонит по надоям успенцев, — напомнила Долгачева.

— Как бы не так — догонишь успенцев. У них луга сохранились, да и комбикорма они дают от вольного, — поддержала Прасковью Клавка Сусакина.

— С ними нам не тягаться, — вновь заговорила Прасковья Чернавина. — У них деньги зелененькие. В райком делает вид, что не знает, — всех вровень с ними ставит. Наши коровы зиму зимуют — не дождутся, пока луга зазеленеют. А у них — всегда зеленая подкормка.

Прасковья говорила не намеками, как другие, а напрямую. Она знала, что Долгачева — женщина искренняя, к тому же она в карман за словом не полезет. С доярками Екатерина Алексеевна считалась. Каждую неделю она выступала по радио, хвалила одних, корила других. Чего только не устраивала — и слеты передовиков, и собрания молодых, старых, отстающих… Доярки знали, что она к их словам неравнодушна. И теперь выжидали, что ответит Долгачева.

«В их словах есть доля правды, — думала Екатерина Алексеевна. Но лишь доля. Конечно, успенцы имеют комбикорма. Но кто мешает их колхозу иметь столько же, скажем, травяной муки? Все в организации дела. Летом в «Рассвете» не меньше травы, чем во всех хозяйствах».

Екатерине Алексеевне уже не терпелось ввязаться в спор. Доярки знали ее характер и хотели подзадорить Долгачеву.

Она бы не утерпела — сказала им. Но в это время Прасковья, вытирая руки о передник, сказала примиряюще:

— Сам катит!

Доярки разом оглянулись, поглядели на взгорок, где пылила машина, и скорей разбирать доильные аппараты, которые висели под навесом. Не спеша расходились — то ли побаивались председателя, то ли в самом деле пришло время доить. Наблюдая за тем, как оживились доярки, Долгачева улыбнулась: в колхозе Варгина уважали. Уж очень быстро все доярки разошлись по местам.

Последней уходила Прасковья Чернавина. Она делала все неторопливо, основательно: взяла полотенце, ведро с теплой водой и не спешила следом за всеми, словно ждала чего-то.

— Екатерина Алексеевна, — сказала Прасковья. — Вы не уезжайте, не сказавши нам слова. Попьем чайку с вами, погутарим.

— Устанете небось. Домой скорей бежать надо. Старика кормить. В стойло сходить.