Грехи волка

– Случалось, – отозвалась миссис Фэррелайн, и по ее лицу скользнула тень воспоминаний. – Я бывала в самых разных местах – в Лондоне, Париже, Брюсселе, Риме… Однажды я даже ездила в Неаполь и в Венецию. Италия так прекрасна! – Она улыбнулась собственным мыслям. – Каждому нужно съездить туда хоть раз в жизни. Лучше всего – когда тебе лет тридцать. Тогда уже можешь оценить ее красоту, почувствовать аромат прошлого, а это позволяет глубже ощущать настоящее. И вместе с тем ты еще достаточно молод, впереди у тебя долгая жизнь, и вся она будет окрашена полученными впечатлениями. – Вагон тряхнуло, и поезд пошел быстрее. – По-моему, стыдно чересчур поспешно развенчивать мечты, которыми жил в молодости. Ужасно, если все твои надежды остались в прошлом.

Мысль эта настолько глубоко отозвалась в душе Эстер, что она не смогла ничего ответить.

– Но вы ведь тоже путешествовали. – Глаза Мэри блеснули. – И это было гораздо интереснее моих поездок. Во всяком случае, большинства из них. Если для вас это не слишком тяжело, мне бы очень хотелось послушать о чем-нибудь из пережитого вами. Я просто разрываюсь от вопросов, по большей части совершенно неуместных. Понимаю, что неприлично быть такой назойливой, но я уже в том возрасте, когда простительно не думать о приличиях.

Девушка часто сталкивалась с достаточно нелепыми вопросами – ведь большинство англичан не представляли, что такое война, и знали о ней лишь из газет. Хотя в последнее время пресса получила гораздо больше возможностей для критики или высказывания собственных суждений, газеты все еще давали очень слабое представление об ужасах реальности.

– Я пробудила в вас тяжелые воспоминания? – извиняющимся голосом спросила старая леди.

– Нет-нет, – больше из вежливости, чем искренне, возразила Эстер. Ее воспоминания оставались живыми и яркими, но у нее не часто появлялось желание возвращаться к ним. – Боюсь, что все это достаточно скучно. Я так много пережила, что постоянно вспоминаю о плохом и совершенно не думаю о тех мелочах, которые могли бы сделать мой рассказ занимательным.

– Мне не нужен продуманный бесстрастный репортаж, который можно найти в газете, – решительно тряхнула головой ее собеседница. – Расскажите мне о ваших впечатлениях. Что вас больше всего поразило? Самое хорошее и самое плохое? Я имею в виду, конечно, не людские страдания, а ваши собственные переживания.

Вагон равномерно постукивал на рельсах, и в этом ритме было что-то успокаивающее.

– Крысы, – без колебаний откликнулась Лэттерли. – Звук падающих со стен на пол крыс. И когда просыпаешься от холода. – Вспыхнувшее при этих словах яркое воспоминание было острее живых впечатлений настоящего, оно заглушило ощущение тепла, идущего от грелки в ногах. – Если, поднявшись, начинаешь двигаться и занята делом, то еще ничего, но когда просыпаешься среди ночи и не можешь опять заснуть из-за холода, какой бы усталой ты ни была… Вот это запомнилось мне больше всего. – Она улыбнулась. – Проснуться в тепле, на белых простынях, слушать шум дождя снаружи и знать, что ты одна в комнате, – это замечательно.

Мэри радостно рассмеялась:

– До чего же необъяснимая вещь – память! Достаточно какой-то мелочи, чтобы перенести тебя в прошлое, казалось бы, давно забытое. – Она откинулась на диване, лицо ее прояснилось, а взгляд начал блуждать где-то далеко. – Знаете, я ведь родилась через год после падения Бастилии.

– Падения Бастилии? – удивилась сиделка. Миссис Фэррелайн не смотрела на нее, погруженная в воскресшие перед ней видения:

– Французская революция. Людовик Шестнадцатый, Мария-Антуанетта, Робеспьер…

– А! Ну да, конечно…

Но Мэри по-прежнему была занята своими мыслями:

– Какое это было время! Император держал под пятой всю Европу. – Голос ее прерывался и был едва слышен сквозь стук колес по рельсам. – Он был всего в двадцати милях, за проливом, и только флот отделял его войска от Англии – ну и, конечно, от Шотландии. – Ее губы тронула улыбка, а лицо, несмотря на морщины и седину, просветлело, словно прошедшие годы вдруг исчезли и в старом теле внезапно воскресла молодая женщина. – Помню наше тогдашнее настроение. Мы со дня на день ожидали вторжения. Все взоры были устремлены на восток. Мы все дежурили на береговом обрыве, готовые зажечь сигнальные огни, как только первый француз ступит на берег. Мужчины, женщины, дети по всему побережью были на страже, держа под рукой самодельное оружие. Мы все сражались бы до последнего, отражая вторжение.

Эстер сидела молча. На протяжении всей ее жизни Англии ничто не угрожало. Она могла представить, каково это – жить в страхе, что вражеские солдаты будут топтать твои улицы, жечь дома, разорять поля и фермы, но это была лишь воображаемая картина, не имеющая ничего общего с реальностью. Даже в самые худшие дни в Крыму, когда союзная армия терпела поражения, девушка знала, что сама Англия в безопасности, недосягаема и, если не считать небольших лишений, преимущественно бытовых, войной не затронута.