Греховный поцелуй

Пальцы Эванджелины сжимали складки платья. Она не ревновала к Сьюзен. Вовсе не ревновала. Бурление в желудке, вне всякого сомнения, было всего лишь реакцией на съеденную жареную рыбу, а вовсе не на Лайонкрофта.

Его губы были крепко сжаты, а щеки уже слегка потемнели от подросшей щетины и представляли собой прекрасный фон для бледного шрама на подбородке. Эта отметина делала его вполне реальным, человечным и по-своему уязвимым.

Ее размышления были прерваны страшным грохотом. Эванджелина вздрогнула.

Это мистер Тисдейл тяжело опустился на стул рядом с ней, а потом наклонился, чтобы поднять упавшую трость. Он вытянул руку. Рука его заметно тряслась. И трость он так и не смог поднять, а уронил снова.

Эванджелина наклонилась, чтобы поднять ее для него. Он снова протянул руку за тростью, и ей не удалось избежать прикосновения его покрытой старческими пятнами кожи к ее запястью.

В то же мгновение будто что-то сместилось в ее сознании. Она увидела себя возле двери, открытой в чужую спальню.

— Вы хотите сказать… французский гувернер? — произнес мистер Тисдейл, и голос его дрожал больше обычного.

— Я просто боюсь за нее, — отвечал лорд Хедерингтон, но выглядел при этом скорее скучающим, чем напуганным. Он подавил зевок. — Но это ничего не меняет.

— Ничего? — Мистер Тисдейл принялся размахивать тростью, зажатой в покрытой старческими пятнами руке. — Это меняет все. Сделка расторгается.

Глаза лорда Хедерингтона сузились, его лицо больше не выражало скуки.

— Мой добрый друг, честь повелевает…

— Честь! — выкрикнул мистер Тисдейл. — В моей заднице больше чести, чем в вашей дочери. Я не стану просаживать свое состояние на девчонку, готовую расточать свое очарование на обычного гувернеришку, а не на уважаемого члена общества. Утром я уеду.

— Да послушайте вы, Тисдейл…

Эванджелина отдернула руку. Ей не следовало надевать митенки. Она прижала обнаженные кончики пальцев к вискам в надежде на то, что массаж отгонит головную боль прежде, чем та нахлынет на нее. Она вздрогнула, закрыла глаза и сильнее потерла виски, и тут перед ней возник Лайонкрофт.

— Что случилось? — спросил он, сгибая колено, чтобы лучше видеть ее глаза. Он приподнял ее подбородок. — С вами все в порядке?

— Я…

Эванджелина смотрела на него не отрываясь. Волосы падали на его лоб и приподнятые брови. Глаза были широко раскрыты, а рот казался напряженным. Он волновался за нее. И ради нее оставил Сьюзен в центре танцевальной площадки.

— Идите танцуйте, — прошипела Эванджелина, поймав злобный взгляд леди Стентон. — На нас смотрят.

— Не важно, — ответил он, но лицо его смягчилось, будто то, что она тоже смотрела на него, было показателем ее благополучия, даже большего, чем слова. — Пойдемте, — сказал он, потянув ее за руку. — Потанцуйте со мной.

— Не могу, — запинаясь, пробормотала она. — У вас есть Сьюзен, и к тому же…

— Они уже заиграли другой танец, — перебил он. — Прислушайтесь к мелодии. Это деревенский танец. Он предназначен для всех. Мистер Тисдейл благополучно храпит на своем стуле, а вы должны танцевать.

Он подал ей руку, заставил подняться на ноги и выйти на танцевальную площадку. При этом он улыбался так, будто они старые друзья.

И ей было приятно, что эта плутоватая улыбка и хорошее настроение вернулись к нему и что, несмотря на ее протест, они оказались среди танцующих пар. Она быстро поняла, что деревенские танцы не требуют особого мастерства, и потому принялась подпрыгивать, перескакивая через чужие ноги, и кружиться туда и сюда, с трудом удерживая равновесие.

Но в голову вступила боль, и ей стало казаться, что ее мозги лопнут от боли в гудящем черепе.

Всего за несколько минут Эванджелина узнала, что Эдмунд Радерфорд стал отцом еще одного незаконнорожденного младенца; Нэнси позволила Пьеру Лефевру сорвать со своих уст несколько поцелуев; лорд Хедерингтон порвал со своей любовницей сразу же после этого вечера; на платке Бенедикта Радерфорда выступила кровь, когда он закашлялся, а Франсина Радерфорд оказалась в интересном положении. Леди Хедерингтон, как выяснилось, в семнадцать лет насильно выдали за того, кто был сочтен хорошей партией, а леди Стентон все свое детство боялась матери Эванджелины…

Эванджелина уже горько раскаивалась в том, что заменила свои лайковые перчатки митенками, позволявшими соприкасаться с людьми кончиками ничем не защищенных пальцев.

Во время следующего пируэта она взяла за руку мистера Лайонкрофта, и дыхание у нее в груди пресеклось, потому что оказалось, что она могла видеть насквозь каждого из присутствующих и узнать о нем все, кроме него одного. Ни теперь, ни прежде, во время их случайной встречи в холле. Как такое могло произойти?

Ей было известно, что подобное возможно, хотя бывает редко. Ее бедная матушка не могла ничего узнать о Нейле Пембертоне, когда приехала к нему беременной и без гроша в кармане, и восприняла эту странную невосприимчивость к его характеру за подлинную любовь. И этот просчет стоил ей жизни.