Гремучий Коктейль 2

— Слово боярыни, — кивнули мне, но тут же самым внезапным образом (от которого даже бандюги с автоматами чуть не подпрыгнули!) расплылись в широкой улыбке, — Я понял! С ерундой закончили! А теперь… что там у вас было серьезного, господин Дайхард? Вы же не планируете меня разочаровать? Нет? Не планируете?

— Судите сами. Второй международный скандал с участием баронессы Аркендорф на протяжении менее полугода, в одном и том же городе, и с непосредственным участием Синдиката как инициатора — вам нужен?

— Что? Парни? Давыдов? Кто что про это знает?!

Я спокойно ждал, удерживая закрытый и сочащийся светящимся дымом гримуар так, чтобы его легко могли увидеть все заинтересованные лица. Красовский… лихой отморозок. Умный, проницательный, но явно очень тщеславный и темпераментный. Глядя на то, как его лицо сохраняет вежливо-веселую маску, пока невысокий человек, обнаружившийся в машине, что-то нашептывает ему на ухо, стоя на носочках, я понимал, что всё висит на волоске. Аргументов бандитам упаковаться и свалить — выше крыши, но главный вполне может поставить свою репутацию выше запредельного риска как жизнью, так и ссорой с Тайной Службой. Не говоря уже о швейцарке и самой Терновой, которую мало убить, так еще и надо выжить после.

Всё это крупными буквами было нарисовано на бледных рожах отбойщиков, но здоровяки в плащах и с автоматами молчали.

— Хм… — наконец, протянул этот кадр, выпрямляясь, — Хм…

…и начал неторопливо прохаживаться взад-вперед передо мной, собака такая! Нет, я всё понимаю, и могу уважить чужое желание как повыпендриваться, так и подумать, но не в тот момент, когда в уши благим матом визжит разумная книга, паникующая, что мы все умрём. Точнее, мы все умрём, но в таком магическом фейерверке, что оставшейся Фелицией точно заинтересуются силы, немногим слабее Сильверхеймов, а значит — новое заключение ей гарантировано!

— «Когда-нибудь у меня будет время узнать, что в твоей жизни такого светлого и радостного, что ты за нее цепляешься…», — нервно пробурчал я, не отрывая глаз от бандюг и их лидера. А вдруг кто-то решит выслужиться и полоснет по мне очередью?

— Так, я решил! — резко хлопнул в ладони Красовский, останавливаясь, — Парни, сворачиваемся!

Пока синдикатовцы с полными штанами облегчения паковались в машины, вставший в красивую позу отморозок поведал нам очень интересные вещи. А именно — что у каждого хорошего человека есть друзья, к чьим мелким капризам принято относиться с полным пониманием. К примеру, клан Лиэнь, желающий сожжения отпавшей ветви, либо один высокий и очень энергичный господин, любящий манациклы и не любящий Терновых, либо… тут Петр Васильевич обойдется без подробностей, но мы же все знаем, что мертвый, очень мертвый, просто совсем мертвый господин Дайхард, который настолько мертв, что у него, Красовского, рука не поднимется спрашивать в будущем за сегодняшнее, тоже обладает рядом недругов, чьи желания небезразличны Синдикату. Поэтому, во избежание усложнения текущей ситуации, Синдикат удаляется… на совещание.

— Ах да, господин Дайхард, — уже почти забравшийся в манамобиль Красовский обернулся, улыбаясь во все тридцать два зуба, — Мне оказалась очень по душе ваша пословица… как и подход к переговорам! Если вы каким-то образом выживете, скажем, в течение полугода, попробуйте меня найти! Мы либо найдем способ друг друга весело поубивать, либо, возможно, даже поработаем вместе! Во всяком случае, уступить такому настолько мертвому человеку как вы — даже Красовскому незазорно! И еще — Ставрицкая и её мужик? О них можете не беспокоиться. Это теперь дело Синдиката.

Не тщеславие, а мания величия, понял я, глядя на отъезжающие гробовозки. Либо предельная самоуверенность, вроде той, которой страдаю и я — подробным знанием, как легко человек становится трупом от переизбытка свинца в организме. Неважно, кто ты — ты всегда теплый мешок с мясом и кровью, который так легко надорвать. Какая разница, кем тебя считают другие мешки? Какая разница, кем себя считаешь ты? Пуле все равно.

— «Кейн! Я вся горююю!!», — страстно провыла мне на ухо Фелиция.

— «О! Точно!», — рассеянно отозвался я под злое рычание даймона, буквально купающейся в концентрированной магии. Сняв книгу с цепей, я едва успел разжать пальцы, как она рванула по воздуху от нас подальше, оставляя за собой загадочный голубой дым.

Назад, к условным «своим», я подходил в полной тишине, пытаясь придумать, что им сказать. На ум ничего не приходило. Мне надо было еще там, у этой проклятой Ставрицкой, одернуть тащащую баронессу бабу, нарваться на скандал, а затем уйти с гордо поднятой головой. Дальше? Уже нет. Нормальный человек, в смысле попаданец, сбежал бы, теряя тапки, бросая и китайца, и дурную красноголовую, и не менее (но по-своему!) дурную Тернову. Просто рявкнул бы, заставил водилу остановиться, а потом ушел бы в ночь. Однако, в словах «noblesse oblige» кроется куда больше, чем я раньше мог понять, принять и осознать. Быть благородным — это не только мужиков пороть на заднем дворе и служанкам сиськи мять. Это обязывает.