Гремучий ручей

Осмотрел. Сцепил зубы и осмотрел, лишний раз убедился в том, что Татьяне не за что себя винить: она убила не человека, а нежить. Здравствуйте, мракобесие и дремучесть! Она убила упыря. Существо из страшных сказок, хитрое, голодное и беспощадное. А убила, потому что проткнула осиновым колом. Вот такие дела… Вот они, сказки про осиновый кол! Те самые сказки, что обозвали фольклором и задвинули на задворки памяти. Про упырей и вурдалаков ему рассказывал на сон грядущий прадед, глуховатый и полуслепой. Прадед был как раз из местных, видовский, сказок таких у него в запасе было очень много. Про упыря из господ, которого мужики повесили на дубу. Про его жену-красавицу. Красавицу-упырицу, заманившую в свои сети с десяток деревенских хлопцев. Жену-упырицу загнали в часовню, да там и сожгли, потому что из часовни никакой нежити ходу нет. Помнится, мама, однажды услышав эти рассказы, потом сильно ругалась и на прадеда, и на Всеволода. Наверное, прадед после этого ничего такого больше и не рассказывал. Наверное, поэтому Всеволод все забыл. Тогда забыл, а теперь вот вспомнил. И про упырей, и про проклятую усадьбу в лощине, и про сожженную часовню. Уж не ту ли часовню, что они безуспешно осматривали ночью с дядей Гришей?

Но это потом, а сейчас нужно что-то сделать с телом, как-то спрятать его от посторонних глаз. Он не думал, что это существо смогут унюхать сторожевые овчарки, но утром, когда развеется туман, на него может наткнуться патруль. И вот тогда начнутся вопросы. Нет, не вопросы – а допросы! Потому что и ведьма, и фон Клейст точно знают, что происходит. Потому что оба они к этому причастны!

– Стой здесь и никуда не уходи. – Всеволод бросил быстрый взгляд на Татьяну.

Можно было не предупреждать. Она никуда не уйдет. Не в нынешнем своем состоянии.

…Тело было тяжелым, словно начиненным свинцом. Всеволод оттащил его к старому дубу, разгреб прошлогодние листья между корней, а потом этими же листьями тело и присыпал. Пока хоть так…

Уходя от дуба, силой воли он заставил себя не оборачиваться и не смотреть. Все, оно мертвое! Мертвее уже и быть не может. Не откопается, не выберется на волю и больше ни на кого не нападет. Вот так нужно думать. И не оборачиваться…

Татьяна стояла там же, где он ее и оставил. В глазах ее по-прежнему клубился туман. И что ему с ней делать? Как выводить из этого состояния?

Не пришлось выводить, сама вышла. Вздрогнула, моргнула, уставилась на него ясным, совершенно осознанным взглядом. Вот тогда он окончательно уверился, что не будет ни слез, ни истерик, что эта девчонка куда смелее и куда отчаяннее его самого.

– Она ее ищет, – сказала Татьяна едва различимым шепотом. – Нам нужно уходить.

– Кто? – Он тоже перешел на шепот.

– Старуха. Она сделала Настю такой, а теперь ищет.

Севу не удивили эти слова. Если уж он поверил в существование упырей, то почему бы не поверить в тех, кто может их создавать? Понять бы еще, почему не получилось с теми девочками из башни…

– Пойдем. – Татьяна дернула его за руку, за ту самую – покусанную, и он поморщился от боли, а потом с запоздалым ужасом подумал, что теперь и он может стать таким, как то существо. – Прости. – Она заметила его гримасу и, наверное, почувствовала его страх, потому что вдруг сказала: – Не бойся, это так не работает. Все будет хорошо.

Сказала и потянула его за собой в непроглядный туман. В этом тумане она ориентировалась на удивление хорошо. Или видела? Или слышала? Как бы то ни было, а Севе хотелось расспросить ее лишь об одном – о том, как «это» работает!

* * *

В какой-то книжке это называлось памятью предков. Во всяком случае, именно так тогда Тане запомнилось.

Память предков… Или все-таки зов? Как бы то ни было, а, стоя на темной парковой дорожке, услышала она именно это – зов. И не тот свербящий, заставляющий вибрировать кости звук, что поднял ее с постели прошлой ночью, а совершенно другой – ласковый и самую малость щекотный. Словно бы кто-то невидимый водил легким перышком по ее щеке, дразнил и раззадоривал, но не хотел напугать.

Какое-то время она шла по дорожке, а потом, когда дорожка закончилась, Татьяна ступила на упругую, напитанную мартовской влагой землю. Зов вывел ее к заброшенной оранжерее, той самой, что вместе с ребятами ремонтировал дядя Гриша. Сейчас в оранжерее не было никого, но отчего-то казалось, что есть. Таня вошла под ее сень, шагнула на едва различимую в темноте и тумане каменную тропку. Тропка вывела ее к черной чаше пруда и мраморной скамейке. Позади скамейки из земли тянула голые колючие ветви то ли роза, то ли шиповник, но Таня не боялась пораниться об ее острые шипы. Таня спешила. Ей казалось жизненно важным успеть, сделать что-то нужное и правильное, пока еще можно хоть что-то сделать. А для этого нужно присесть на скамью и закрыть глаза. В темноте зов становится громче и отчетливее. Нужно просто закрыть глаза…