Гремучий ручей

– Значит, не сказки. Значит, вот какие вы – мертворожденные. То, что мертво, умереть не может. Так написано в нашей Черной книге. Я думала, сказка, а оно вот, выходит, как. Покажи мне, мертворожденная, покажи все, что знаешь. Мне интересно.

Она покажет. Силы уже на исходе, но, если собраться, если прислушаться к голосу лощины и попросить, то…

– Смотри, – слова из груди вырываются с остатками воздуха. – Смотри и запоминай!

…И темнота. Черный космос, без звуков, без запахов, без жизни. А она, Габи, невесомая пушинка в этой темноте. Такой был ее способ спрятаться, убежать от мук душевных и мук телесных – уйти в пустоту, чтобы не слышать, не видеть, не чувствовать, не быть…

Муки начались на восьмом месяце беременности. К тому времени Габи уже начало казаться, что она привыкла и смирилась со своим добровольным заточением, но тело не обманешь. И свою лютую, голодную суть не обманешь тоже. Она больше не человек. Она нежить, жаждущая крови, жаждущая чужой жизни, ненавидящая жизнь внутри себя.

А кольцо для цепи очень скоро пригодилось. И кольцо, и сама цепь. Габи сама попросила мужа об этом. Урожденная графиня Бартане на цепи, как бешеная псица! Это ли не насмешка судьбы? Или не насмешка, а наказание? За какие прегрешения, Габи уже и забыла. Но, видать, было прегрешение, раз она здесь, в специально для нее подготовленной темнице, раз сидит на цепи и ненавидит всех вокруг. Даже Дмитрия, даже свою девочку… Но больше всего саму себя. За вот эту свою новую нечеловеческую природу.

Нянюшку она тоже ненавидела. За то, что та ушла, оставила ее одну в самый тяжелый период жизни. Обещала помочь, облегчить боль, а сама ушла, бросила на растерзание демону голода. Александр фон Клейст сказал, что прекрасная Агата выжила, но сошла с ума. Теперь Габи понимала Агату как никто другой. Она тоже уже почти сошла с ума. А выживет ли? Как знать…

Дмитрий пытался помочь. Дмитрий был так великодушен, что делился с Габи самым сокровенным – своей кровью. Это было одновременно сладко, больно и мерзко. Это еще больше делало ее похожей на животное. Она впивалась зубами в запястье мужа, а мечтала вгрызться в шею… Вот такой она была страшной женой. Вот такой она будет страшной матерью.

Впрочем, нет! Материнские инстинкты все еще были сильны. И очень скоро все остальные страхи затмил один единственный. Она может убить свою девочку! Потому что уже сейчас она мало чем отличается от безумной Агаты.

Поэтому в редкие часы просветления Габи просила Дмитрия лишь об одном, чтобы он не позволил ей совершить страшное, чтобы забрал ребенка сразу, как только тот родится. Дмитрий обещал. Он все время ей что-то обещал. А еще умолял потерпеть. Но Габи видела, что его собственное терпение кончается, что сам он истощен до предела, побледнел, осунулся и с каждым днем становился все мрачнее и мрачнее. У Дмитрия, ее любимого мужа, появилась собственная тайна, которой он не хотел делиться. Габи казалось, что виной тому может быть только она одна. Только ее новая темная суть. Но правда оказалась куда страшнее и куда темнее. Габи выкрала правду вместе с кровью мужа. Просто сделала глоток, просто заглянула в глаза…

…Пять покойников за две недели. Все крепкие, молодые мужики. Всех нашли в Гремучей лощине. С первым думали на дикого зверя. Со вторым уже начали сомневаться. А когда нашли третьего, обескровленного, с порванной шеей, пошли разговоры. Недобрые разговоры о том, что в Гремучей лощине завелся упырь. Пока еще только в лощине, а не в усадьбе, но скоро, очень скоро люди придумают, кого обвинить в своих бедах. Чужаков обвинить проще всего. А если еще и Лавр заговорит…

Кровь Дмитрия из сладкой сделалась горько-соленой, Габи отшатнулась, вытерла ладонью губы, прошептала:

– Это не я! Ты же знаешь, что это не я!

– Знаю. – Ему и самому хотелось отшатнуться, но он терпел из последних сил. Что это было? Что держало его рядом с ней? Любовь или чувство долга? – Ты не могла. Ты все время здесь, любовь моя. – Значит, все-таки любовь…

– Я все время здесь, – она кивнула. – А кто тогда там?

Они оба знали, кто. Александр фон Клейст сказал, что они еще встретятся, когда настанет время. Время настало? Габи не пришла к нему, не стала его безумной прекрасной Агатой, и он решил отыскать ее сам?

– Я думаю, это он. – Дмитрий нахмурился. Его тонкие музыкальные пальцы сжались в кулаки. – Наверняка, он.

– Он пришел за моей девочкой. – Габи обхватила руками свой огромный живот. – Им всем нужно это дитя.

– Всем? – Дмитрий не понимал, а у Габи не было сил объяснять. Силы нужно копить для последней битвы. Той самой, которая непременно наступит очень скоро. Жаль, что нянюшка так и не вернулась. Значит, придется самой. Как-нибудь.

– Она особенная, моя девочка. – Габи позволила себе улыбнуться. Улыбка причинила боль, из растрескавшихся губ брызнула кровь. Черная, горькая – нечеловеческая. – И ее попытаются отнять.

– Я не позволю. – Лицо Дмитрия потемнело. – Не позволю причинить вред тебе или нашему ребенку. – Белоснежным носовым платком он стер с ее подбородка кровь. – Я буду вас защищать.