Гремучий ручей

– Я знаю, Гринечка. Я к тебе затем и пришла, чтобы рассказать. Я сейчас… я на ушко тебе шепну.

И снова приблизилась. Вроде и не двинулась с места, а вот уже так близко, что можно каждую морщинку на лице разглядеть и черную рану на шее. Ох, не возвращаются с такой раной… не ходят живыми по земле…

Григорий отпрянул в сторону в тот самый момент, как Зося бросилась на него. Сработала чуйка. Сработал фарт. Вот только пистолет вытащить не успел. Не думал, что когда-нибудь придется в любимую жену стрелять. Получается, что лишь мгновение у судьбы и выиграл. Вот у этой черноглазой, острозубой, скалящейся в голодной усмешке. Нет, не Зося это…

Он тянул из кармана пальто пистолет, а существо, которое прикидывалось его женой, тянуло к нему руки, шею, зубы, рвалось, точно цепной пес. И дорвалось бы, растерзало в клочья! Не было в том никаких сомнений. Но в последнее мгновение замерло, захрипело, посмотрело не на Григория, а вниз. Туда, где из груди торчало теперь что-то острое и черное. Смотрело не долго, глянуло только и начало заваливаться вперед. Если б Григорий не отступил, завалилось бы на него. Но он отступил и пистолет наконец вытащил, прицелился…

– Тише, Гриня, тише! Это я. Не вздумай палить.

Раньше бы выстрелил, не раздумывая. Если кто-то, вот как сейчас, воткнул его любимой Зосе кол промеж лопаток, да так, что он спереди вышел, пристрелил бы на месте. А тут застыл, как вкопанный.

– Тетя Оля, – сказал сиплым шепотом, – тетя Оля, это что же?.. Это кто же?..

– Это не Зося твоя, даже не смей так думать. – Она склонилась над телом, уперлась ногой в спину того, что когда-то было его женой, потянула за длинную палку. Раздался страшный чавкающий звук, и наступила тишина, в которой стук его собственного сердца казался Григорию оглушительно громким.

– А… кто? – спросил Григорий, отводя взгляд от палки, стараясь не смотреть на тетю Олю.

– Нежить, – сказала она, вытирая палку о подол Зосиного платья. – Ты лицо ее видел, Гриня? Когти, зубы?

– Не бывает нежити…

– Выходит, бывает. За одной такой ты, надо думать, сегодня по лощине гонялся.

– А какая… – Он пошарил по карманам, закурил. Зажечь папиросу получилось не сразу, так сильно дрожали руки. – Какая нежить?..

– Упырь. Это упырь, Григорий.

– И говорит мне об этом учительница… – Он застонал, схватился за голову. – Вы себя слышите, тетя Оля?

– И себя слышу, и тебя понимаю. Только ты сам это должен теперь понять. Осознать раз и навсегда, что это существо не Зося. Иди посмотри. Да не бойся, она больше не встанет.

– Почему? – Он не мог себя заставить, чувствовал себя маленьким мальчиком, а не смелым мужиком. Не мог посмотреть в глаза той, которую любил и обещал защищать.

– Осина. – Тетя Оля повертела в руках палку. Один конец ее был тупой, второй заостренный. – Еще от бабы Гарпины осталась. В обычной жизни – это черенок от швабры, а в лихие времена – осиновый кол. – Сказала и сама перевернула тело Зоси на спину, велела: – Иди и смотри! Чтобы потом не корил ни себя, ни меня. Чтобы понимал, кого я убила. Чтобы понимал, что так было нужно.

Григорий сделал глубокую затяжку, собираясь с духом, а потом решительно шагнул вперед. Тут старуха такие дела творит, а он что же? Он же мужик… И смотреть себя заставил. Через силу, через волнами накатывающую тошноту. Все увидел, все запомнил: и черные, без радужки, глаза, и длинные когти, и… клыки.

После клыков стало совсем нехорошо. Сил хватило только отбежать в сторонку, да сложиться пополам. Как же пережить это? Как принять? Он-то, дурак, думал, что страшнее смерти уже ничего быть не может. А вот оно – страшнее! Не-жизнь после смерти…

– Не кори себя, – послышалось за спиной. – Ни себя, ни меня. Так нужно было, по-другому никак. Если бы я ее не убила, она бы убила тебя, выпила бы до самого донца, а потом бы пришла за вашим сыном.

Этот по-учительски спокойный, суровый даже голос привел Григория в чувство, заставил утереть мокрое от слез и пота лицо, разогнуться, посмотреть наконец правде в глаза. Это не Зося. Зоси больше нет. Это… нежить, упырь, который хотел его убить, выпить до донца. А говорили, бога нет, дьявола нет. А говорили, верить нужно только в торжество коммунизма. А оно вот… рядышком – страшное, клыкастое, неживое.

– Ты как? – спросила тетя Оля. – Пришел в себя?

– Пришел. – Он обернулся. – Что я должен сделать?

– Помоги мне. Ее нужно похоронить. Теперь уже окончательно. Ты постой тут пока, а я за лопатой схожу и дом запру. Танюшка у меня там.

У нее там Танюшка, а у него где-то Митяй. Дай бог, чтобы живой. Зося ж еще человеком была, когда ту записку ему оставила, когда велела искать сына в Гремучем ручье.

«Во сне он ко мне преходил. Жалился, что тимно и холадна, сказал чтобы заберала его из той праклятой лощины»