Гремучий студень

– Известно кто – вольнодумцы. С легкой руки г-на N и его предшественников из охранки, слово это давно уже стало ругательным. Здесь явно замешаны заговорщики, – Мармеладов помолчал, раздумывая. – Иначе просто не складывается. Вот возьмем пример: если бы ты, Митя, захотел бомбу сделать…

– С чего бы я захотел? – насупился почтмейстер. – Но если и допустить такое, все равно не сумел бы. Из чего ее собирать?

– Разумеется! Тут нужны знания, химические вещества, а главное – опыт. Даже на горных штольнях, где часто взрывчатку использую, случается гибнут люди. А бомбисты, те постоянно на своих же снарядах и подрываются, мне в редакции «Ведомостей» по секрету сообщили. Писать-то про это нельзя, цензура бдит…

Он остановился, щурясь на пригоршни снега, которые ветер швырял в лицо.

– Заметь! Ещё одна ложь Столетова. Артист предложил зашвырнуть бомбу в реку, чтобы взрывом никого не убило. Сказал, что в газете этот совет читал, но подобные статьи запрещено печатать! Месяц назад взорвали контору обер-полицмейстера, а газеты молчат. В подпольном «Боевом листке» напишут, положим, еще в листовке народовольческой. Но откуда светский лев мог об этом узнать?

– Действительно, откуда? Я вот прежде и названия такого не слыхал – «Боевой листок».

– Столетов якшается с бомбистом. Тот передал ему жестяную коробку, не предупредив, что это игрушка. Артист боялся ее, шибко боялся, в таком беспокойном состоянии был, что цилиндр любимый забыл в саду. К тому же сетовал, что его обманули, – стало быть, прежде доверял преступнику и жестоко ошибся. Но при этом на допросе старался выгородить сообщника. Соврал про трех бандитов, – наверняка соврал и приметы выдумал! Хотел отвести подозрение от кого-то, направил полицию по ложному следу. Что выходит из этих рассуждений?

Мармеладов посмотрел на Митю своими темными глазами, в которых забрезжила догадка.

– Бомбист – близкий ему человек. Любовница отпадает, по слухам они у Столетова все солидного возраста, графини либо баронессы. Остается родственник.

– Брат, – предположил почтмейстер.

– Или сын. Но чего мы гадаем, скоро сами все у артиста и спросим. Пришли, вон и Шубин выплясывает под окнами.

Ограбленный финансист и вправду не мог стоять на одном месте, – до того нервничал, что и глаз левый начал закатываться. Иван Лукич бросился навстречу. Вцепился в рукав митиной шинели и, как волжский бурлак, тянущий бечевой огромную баржу, повел его к крыльцу.

– Идемте, идемте же скорее!

Квартира артиста Малого императорского театра Столетова обставлена была весьма колоритно. На стенах афиши бенефисов, среди которых выделяется аршинное полотно с выведенным красной краской названием «Эмилия Гал…» Далее прочитать невозможно, сверху надпись перекрывают «Лес» и «Гроза». На подоконнике горделиво выглядывают из-за подвернутой бархатной шторы пять хрустальных графинов с нарисованными золотыми птичками. Митя толкнул сыщика локтем и тихонько присвистнул: знаменитые «журавли» из ресторана «Славянский базар», в них подается лучший коньяк тем гостям, кто завтракает аж до трех часов дня. Стоит каждый «журавлик» по пятидесяти рублей. На столе и бюро теснятся пустые и початые бутылки рангом поскромнее. Одну из них Столетов потряс, взбалтывая содержимое, сделал изрядный глоток и обратился к вошедшим:

– С чем пожаловали?

Он явно привык жить на широкую ногу. Халат носил парчовый, хотя и давно не стиранный. В этом золотом роскошестве артист возлежал на широкой кровати у окна. Выслушав посетителей, взболтал бутылку и приложился к горлышку, в этот раз – надолго. Потом заговорил:

– Грабеж… Бомба… Что вы такое лопочете? – помятое лицо Михаила Ардалионовича выражало беспросветную скуку, но голос был прекрасного тона, такой непременно должен покорять сердца зрителей, особенно дам. – Вчера мне нездоровилось, потому из дома не выходил. Ни днем, понимаешь, ни вечером.

– Да как же? А протокол?

Мутные глаза Столетова на миг сфокусировались на лице финансиста, но потом он брезгливо поморщился.

– Нет, все равно не понимаю, что вы городите. Какой еще протокол?

– Вы же при мне, сударь, давали объяснение квартальному надзирателю, – Шубин побледнел и схватился за сердце.

– Бог с вами, господа. Шутить надо мною вздумали? – набычился Столетов. – Говорю же вам, я вчера из дома не выходил! До самого спектакля.

– Ах, видали вы такое? Скажите, да есть ли предел людской подлости, – закипал финансист, еще больше бледнея. – Денег казенных украл на двенадцать тысяч… И брешет!

Актер сел, спустив с кровати голые ноги, отхлебнул еще вина.

– Я понял. Обычно бывает, что мне изменяет разум, если выпью лишку. Теперь вижу, что и вы в опойной горячке теряете разум, потому и выдумываете подобные нелепицы.

– Но деньги! Где же деньги?

– Деньги? – ощерился Столетов. – Двенадцать тысяч, так вы сказали?

– Да, да! Где они?

– Послушайте… Да если вы всю мою квартиру перевернете, тут и трех рублей не наберется!