Гремучий студень

– Долг? Я у империи не занимал даже гнутой копейки. Все нажито собственным трудом. Паспарту для фотокарточек печатаю в Вене, на лучшем бристольском картоне. За свои кровные денежки. Зачем же мне выгоду упускать? К тому же, – он вздохнул, – придется новую витрину ставить.

Луша хмыкнула.

– Огласите прейскурант.

– Расценки самые божеские, я же не рвач какой. Шесть визитных портретов за полтора рубля, кабинетный портрет – четыре рубля за те же полдюжины экземпляров. При этом качество у меня высочайшее! Награды за художественное исполнение имеются.

Он попытался щелкнуть каблуками для пущего эффекта, но забыл, что стоит босой. Нога заскользила по лужице, натекшей с подошвы штиблет, и Дьяконов рухнул навзничь, еле успев в последний момент ухватиться за перила.

– Какой вы неуклюжий! – Лукерья помогла фотографу подняться. – Ох, мужчины… Давайте уже портрет бомбистки. Я заплачу, сколько скажете.

– Да что вы, я их еще не напечатал. Пока портрет бомбистки есть только на желатиновой пластине.

– Которая в аппарате? А если ее украдут? – заволновалась Меркульева. – У вас же в ателье витрины нет, заходи, кто хочешь.

– Не переживайте. Пластину я спрятал в надежном месте. Если полиция с обыском нагрянет, там искать не осмелятся! – он подмигнул и заговорил с акцентом, примеряя на себя образ де Конэ. – Я шэ нэ мог заранээ поньять размьер, которэй ви закажэтэ.

Луша хихикнула, но тут же добавила в голос строгости:

– Не паясничайте! Я закажу кабинетный портрет. За четыре рубля. Как скоро вы сможете напечатать?

Фотограф, пыхтя, обулся, поднял шляпу и лишь потом ответил:

– За три часа управлюсь. Приходите в ателье вечером, буду вас ждать.

XXVI

Лукерья взяла сыщика под руку, чтобы успокоить его широкий шаг. Мармеладов выслушал рассказ до конца, не перебивая, но потом задал неожиданный вопрос:

– Почему вы пришли ко мне?

– Что же тут непонятного? – спросила журналистка, стараясь не встречаться с ним взглядом.

– Да все непонятно! Фотограф сам нашел вас. Он готов отдать портрет, которая поможет найти бомбистку, а через нее и самого Бойчука. Улика сама плывет в ваши руки. Никаких загадок. Никаких головоломок. Зачем я понадобился?

– Не догадываетесь?

– Могу сделать лишь один вывод: вы решили отступиться от дальнейшего расследования и передать улику мне. Боитесь за свою жизнь?

– Я не боюсь никого на свете. Я тигру в пасть руку положу, и он не посмеет укусить!

– Зачем же я вам понадобился?

– Все просто. Де Конэ нужно заплатить четыре рубля, а у меня нет таких денег, – объяснила Меркульева. – Вы же человек обеспеченный и охотно платите за подсказки, которые помогут разгадать загадку.

– И ничего более? – сыщик выглядел разочарованным.

Девушка поднялась на цыпочки, чтобы коснуться губами его щеки в утешение. Но не успела. Они свернули на Тверскую и поразились, глядя на непривычно темную улицу. Фонари возле «Лоскутной» снесло взрывом, в соседних домах огней не зажигали, поэтому рассмотреть руины гостиницы не удавалось. Зато едкий запах недавнего пожара забивался глубоко в ноздри, навевая грустные мысли.

– Еще вчера играла музыка, смеялись женщины, пировали мужчины, – Лукерья всматривалась в темноту блестящими от слез глазами. – Зачем бомбисты творят такое? Вы понимаете?

– Это понять нетрудно, – сыщик поднял воротник пальто и стал похож на нахохлившегося ворона. – Представьте, что наша империя – это поезд. Мы все едем в одном направлении, по одним и тем же рельсам. Но едем по-разному. В головном вагоне разместилась августейшая семья, у каждого отдельное купе и всевозможные удобства. Придворная свита в следующем, тоже фильдеперсовом вагоне, занимает мягкие диваны, но уже по двое, по трое – без вопиющей роскоши. Дальше первый класс, в нем едут обер-прокурор Святейшего Синода, министры, генералы, тайные советники, другие благородные господа…

– И дамы! – вскинулась Меркульева.

– Да, да, безусловно. Но я о другом. У них свой вагон, в который нас с вами, Лукерья Дмитриевна, не пустят. Мы пройдем во второй класс, где диваны пожестче. А Бойчук и его соратники усядутся на деревянные лавки, а то и прямо на пол, в третьем классе, вместе с крестьянами и фабричными работницами.

– А следователь из охранки в каком вагоне поедет? – уточнила Лукерья.

– Порох? Он – кондуктор. По всему поезду ходит. В головном вагоне вежливо кланяется и говорит вполголоса, а в хвосте распрямляет спину и кричит. Только мы, в среднем классе, можем заметить сию перемену, за это такие как Порох нас и не любят. Впрочем, и все остальные – хоть графья, хоть рабочие, – нам рады не будут.

– Это почему же? Разве мы с каким-нибудь рабочим не найдем общего языка?

– Вряд ли. За статью в «Ведомостях» вы получаете рубль. А он за изнурительную ночную смену на заводе – тридцать копеек. И вы для него всегда будете белоручкой. Ничуть не лучше дамочек из первого класса, которых он ненавидит всей душой. Ведь его дочери никогда не станут такими.

– Станут! – возразила журналистка. – Если захотят учиться и…