Гренадер

Кто-то достал флягу, кто-то – кружки. Выпили за гренадеров, за Россию-матушку, помянули павших товарищей. Кто-то предложил сходить на могилы бойцов. Похоронили павших воинов неподалёку, рядом со старым еврейским кладбищем. Ротный в своё время ходил к местному раввину, иудеи не противились такому соседству. Гренадеры пошли, прихватив флягу.

Могилы, кресты, скромный обелиск, сделанный руками бойцов. Один на всех. Кто-то неизвестный положил в подножии букетик полевых цветов. У Саблина сжалось сердце. Выпили ещё, чтоб хорошо им, товарищам боевым, лежалось в галицкой земле. Или парят они уже в небесной юдоли? К Богу поближе? Заслужили…

Подошёл Урядников, тихо проговорил, наклонившись к плечу:

– Ваш-бродь, а возьмите меня ординарцем, а? Я ж теперь в унтерах, устав позволяет обер-офицеру ординарца иметь.

– Опомнись, Анисим, – улыбнулся Иван Ильич, несмотря на невесёлую обстановку кладбища. – Я тебе что, полковник?

– А всё равно, ваш-бродь, – не унимался верный Урядников. – Вы теперь при канцелярии будете, вам ординарцем кого зачислить, что умыться. Да и в приказе его превосходительства прописано проходить мне службу подле вас.

– И откуда ты всё знаешь, Урядников? – невольно подивился Саблин. – Хорошо, быть тебе ординарцем пехотного поручика.

– Вот и ладненько, – мирно откликнулся новоиспечённый унтер.

Лишь во второй половине дня поручик прибыл в комендатуру. Оказалось, ему как штабному офицеру выделена комната в новом офицерском общежитии. К ноябрю в парковой зоне Дома инвалидов достроили и добротную казарму для солдат, и офицерское общежитие. И даже офицерское собрание в отдельном домике уже существует, и собираются там господа офицеры регулярно.

Саблин вселился в новое жильё – маленькую комнатушку с кроватью, столом и платяным шкафом. Да ему и этого хватало, имущества-то у гренадера вещевой мешок да браунинг с уставной саблей, которую надевать положено лишь к парадам и особо торжественным смотрам.

На следующий день поручик предстал перед начальником канцелярии подполковником Строгановым, который, несмотря на фамилию, оказался вовсе не строг. Усадил Саблина в своём кабинете, попросил называть Дмитрием Фёдоровичем и обращаться при малейшей надобности.

– Я считаю, вы наказаны несправедливо, Иван Ильич, – просто сказал подполковник. – Уверен, пройдёт время и в случившемся разберутся. Вас вернут в ряды корпуса. Но пока, господин поручик, приказ есть приказ. Мы люди военные, приказы не обсуждаем, а исполняем.

На деле быть офицером связи при штабе дивизии оказалось самым нудным делом на свете. Пришлось сидеть весь день в кабинете и разбирать обильную переписку интендантств, запросы командиров тыловых служб, приказы и инструкции штаба округа и Москвы. Всё это необходимо было сортировать и доводить до сведения соответствующих должностных лиц. Запросы, заявки, отчёты – бумага, бумага, бумага…

Саблин совсем затосковал. Его, боевого офицера, участника событий на китайской границе, в Чехии, да и здесь, во Львове… засадить за перекладывание бумажек?! Может, поступить как Станкевич? Открыть с ним магазин охотничьих ружей?

Бред.

Канцелярия разместилась в одном из ризалитов – боковом крыле Дома инвалидов. По счастью, здесь уже сидели два фельдфебеля, поднаторевшие в перекладывании бумаг и прекрасно справлявшиеся со своими обязанностями. С лёгким сердцем Саблин переложил всю тягомотину на подчинённых, а сам, поскучав недолго в своём углу, за начальственным столом, отправлялся на волю. Побродить по городским улицам или посидеть в ресторанчике, когда шёл проливной дождь. Куда угодно, лишь бы убежать, скрыться от тоски и горечи в сердце.

И всегда внимательно всматривался во всех встречных молодых женщин: не мелькнёт ли знакомая фигура, не покажется ли лицо, которое виделось ему теперь только по ночам во сне.

2

Скоро во всех злачных местах от Краковской площади до Рынка и прилегающих районов знали русского офицера, горько пьющего, но оставляющего щедрые чаевые. Вначале Иван посещал рестораны поприличнее, но оклад содержания поручика не столь велик, и в ход пошли кабаки попроще. Саблин брал водки, нехитрой закуски и быстро пьянел. А захмелев, либо плакал, либо дрался.

Плакал о потерянной своей любви, а дрался от злости и досады на судьбу.

На плачущего пьяными слезами поручика смотрели кто с брезгливой жалостью, кто с презрительной насмешкой, но вот когда дело доходило до кулаков, тут презрение исчезало – оппонентам русского офицера приходилось туго. Кабацким драчунам нечего было противопоставить отточенной боксёрской технике Саблина. Его левый хук и правый прямой, словно пушечные ядра, валили противников в глухой нокаут, под аккомпанемент звона битой посуды и треска ломающейся мебели. Не раз приходилось вмешиваться патрулям.

Но не было больше среди патрульных друга сердечного, рыцаря плаща и кинжала, подпоручика Станкевича, никто не прикрывал теперь Саблина от неприятностей, и те не заставили себя долго ждать. Подчинённого вызвал непосредственный командир, начальник канцелярии подполковник Строганов.