Гренадер

В экстремальной ситуации скоротечного боя всё решают рефлексы. Вот их и нарабатывают на стрельбищах, полосах препятствий, в особом учебном городке, где разбросаны двух- и трёхэтажные пустые строения, предназначенные для учебных штурмов в условиях максимально приближенных к боевым. Словно памятники солдатскому усердию стоят: старый танк, весь в языках копоти, и грузовик, усеянный, как решето, сотнями пулевых отверстий.

Впрочем, у поручика Ивана Ильича Саблина, командира первого взвода третьей роты Отдельного гренадерского батальона Третьей гвардейской дивизии, боевой опыт имелся. Довелось поучаствовать в событиях на озере Хасан и на границе Чехословакии с Австрией, ставшей тогда территорией Рейха. События тех дней жили в памяти весь остаток осени и всю зиму в придачу. Надпоручик Чехословенской Армады Милан Блажек, симпатичный чех, храбрый солдат и честный человек. Гауптман Карл Дитмар, командир ударной группы вермахта. Боксёрское состязание, устроенное Саблиным, чтобы отвлечь внимание немцев и в конце концов пленить.

Саблину ночами снился этот ринг, жёсткие, точные удары Дитмара. Порой казалось, он физически ощущает их на лице и плечах. И последние слова гауптмана: «Ты опять нокаутировал меня, русский. Но это не конец…»

Что ж, может, ты и прав «ганс», который на самом деле Карл. События-то вон как повернулись.

А потом случилось предательство. Храбрый солдат и честный человек Милан Блажек чуть не плакал, прятал глаза — извини, Иван, не моя вина… Президент Чехословакии Бенеш отдал Судетскую область Рейху. Гитлеровцев отпустили, вернув оружие.

И вот тренировочный лагерь под Уманью, затерянный, спрятанный между полей и перелесков. Закатилась осень тридцать восьмого, кончился и сам год, наступил тридцать девятый. Зиму взвод провёл как в спячке. Тренировались, конечно: зимние стрельбы, марш-броски. И боксировали в оборудованном зале. Бокс набирал популярность в войсках, особенно среди гренадеров. А, учитывая то, что в лагере собирались бойцы из отдельных батальонов разных дивизий и корпусов, посоревноваться было с кем.

Саблин считался хорошим боксёром. В своё время был чемпионом кадетского корпуса, да и в Александровском ходил не в последних. О его бое с тевтоном прослышали, часто вызывали на спарринги и поединки. В спортивном зале Иван Ильич оживал, становился быстрым и сильным. Но вот в остальное время свои обязанности выполнял как-то вполсилы, словно нехотя. Будто присутствовала в теле, а больше того в душе, постоянная сонливость и заторможенность. Уснувшая душа — тяжёлая штука. Служба, столь необходимая, добровольно выбранная и желанная, как невеста, без которой, казалось ещё недавно, и жить невозможно, стала вдруг скучной и тяжёлой повинностью, которую и бросить нельзя, и тянуть еле сил достаёт.

Саблин удивлялся себе, бранил себя и понукал, но ничего изменить не мог. Видно, провальное последнее задание оставило в душе поручика неизгладимый след. Так казалось.

Но пришла весна. Забродили в природе молодые соки, повеяло свежим ветром, а в Европе заварился, выдавливая серую пену заговоров и закулисных махинаций, мутный бульон политического кризиса. Значительные события посыпались одно за другим. Мартовское падение Чехословакии с образованием протекторатов Богемии и Моравии больно отозвалось в сердце. Саблин теперь воспринимал горе чешского народа как своё. А потом было «тихое» восстание в Вильно, присоединение Виленской области к Литве, а Восточной Пруссии и «польского коридора»— к Рейху. Польша разваливалась, мир находился на пороге новой большой войны.

Саблин вздрогнул, выходя из спячки.

И наконец, в середине июля — как взрыв бомбы! — Меморандум! Государь император России Михаил II объявил вотум недоверия англо-французской системе безопасности в Европе и об отказе от союзнических территориальных обязательств, навязанных стране в двадцатых. Исконные земли Украины и Белоруссии возвращались в лоно империи.

Саблин пробудился окончательно.

Витало в воздухе что-то такое и до Меморандума. Вечерами в собрании офицеры толпились у радиоприёмника, ждали новостей, потом слушали, затаив дыхание, а после начинался шум и гвалт. Все бурно обсуждали происходящие события, но даже во время самых горячих споров, бывало, вдруг замрёт кто-то из офицеров, будто прислушиваясь к неслышному зову и пытаясь угадать в калейдоскопе европейских превращений будущую судьбу, свою и Отчизны.

— Господа, — восклицал штабс-капитан Рюмин, командир третьей роты, — сдаётся мне, ждут нас в скором времени значительные перемены!

— Да уж непременно, Пётр Афанасьевич! — вторил командир второго взвода, поручик Александровский.

То же самое творилось и в клубе для унтер-офицеров.