Грендель

Полночь, Я сижу в центре круга богов и размышляю о них, пытаясь уловить некую смутную мысль, которая все время ускользает от меня. Они ждут, безжизненные, как торчащие кости, заметаемые тихо падающим снегом. Хродгар тоже ждет, лежа на спине с открытыми глазами. Вальтеов лежит на спине возле него, ее глаза открыты, рука легко касается его руки. Хродульф неровно дышит. Ему снятся дурные сны. Унферт настороженно дремлет, охраняя чертог; и Сказитель в своем большом доме беспокойно ворочается. У него лихорадка. Он бормочет бессвязные фразы, обращаясь к кому-то, кого нет рядом. На всех божках шапки из снега, а на носах у них снежные нашлепки. Внизу, в селении, погасли все огни. Звезды в небесах скрыты облаками.

Но кое-кому не спится. Ощущая смутную тревогу, я слышу, как кто-то идет по снегу ко мне, приближаясь, как стрела в замедлившейся вселенной;у меня по телу пробегает дрожь. Потом я вижу его и смеюсь своим напрасным страхам. Это старый жрец-паралитик ковыляет, опираясь на ясеневый посох. Он думает, что этот посох обладает магической силой.

Кто там? — пищит он, подходя к кругу богов. На нем черная накидка; белая, как снег вокруг, борода свисает почти до самых колен. — Кто там? — повторяет он и, постукивая посохом перед собой, протискивается между двумя божками. — Есть здесь кто-нибудь? — канючит он.

Это я, — говорю я. — Разрушитель.

Старик содрогается, как от удара. Он весь трясется, едва удерживается на ногах.

— Господи! — всхлипывает он и падает на колени. — О всемилостивый боже! — На его лице появляется сомнение, но он гонит его прочь. — Мне послышалось, что здесь кто-то есть, — говорит он. — Я думал, это… — Вновь его одолевает сомнение, на этот раз смешанное с испугом. Он щурится, склоняет голову набок, стараясь преодолеть свою Слепоту силой воли.

— Меня зовут Орк, — робко говорит он. — Я старейший и мудрейший из всех жрецов.

Я улыбаюсь и молчу. Пожалуй, я разукрашу этих идолов горячей кровью старика.

Мне ведомы все тайны, — говорит жрец. — Единственный среди живущих ныне, я познал их все.

Мы довольны тобой, Орк, — говорю я серьезно-торжественным тоном. Тут на меня находит блажь (временами я не могу удержаться). — Скажи нам, что тебе известно о Царе Богов.

Царе Богов? — говорит он.

Царе Богов. — Я не хихикаю.

Он закатывает слепые глаза, прикидывая что к чему и вороша в голове подходящие доктрины.

— Выскажи нам свое понимание Его несказанной красоты и ужаса, — говорю я и жду.

Снег тихо засыпает фигурки богов. Коленопреклоненный старик-жрец придавил одним коленом бороду и никак не может поднять голову. Он весь дрожит, будто паралич — еще одна стихия вне его, вроде ветра.

— Царь Богов есть последнее ограничение, — лепечет он, — а его существование — последняя иррациональность. — Нервная дрожь пробегает по его щеке; уголок рта дергается. — Ибо нельзя указать основание иного ограничения, которое налагается его собственной природой. Царь Богов не конкретен, но Он есть основание конкретной действительности. Нет оснований для объяснений природы Бога, потому что эта природа есть основание самой рациональности.

Он поднимает голову, ожидая от меня ответа, который подскажет ему, на правильном ли он пути. Я молчу. Старик прочищает горло, и лицо его приобретает еще более благостное выражение. Щека опять дрожит.

— Царь Богов есть действительная сущность, благодаря которой все множество вечных объектов иерархически упорядочивается на каждой стадии сращения. Вне его не может быть никакой значимой новизны.

Я с удивлением замечаю, что слепые глаза жреца наполняются слезами. Слезы скатываются по его щекам в бороду. В недоумении я прижимаю пальцы к губам.

— Целью Верховного Бога в процессе творения является создание новых напряженностей. Он есть соблазн для наших чувств,

— Орк уже неудержимо рыдает, расчувствовавшись так, что спазмы душат его.Я с удивлением гляжу. Его узловатые руки дрожат и трясутся.

— Он есть вечное побуждение желания, определяющее цели всех существ. Он являет собой бесконечное терпение, неослабную заботу о том, что бы ничто в мире не пропало даром.

Он начинает стонать, его бьет дрожь, и мне приходит в голову, что старик просто-напросто замерз. Но вместо того чтобы сжаться от холода, как можно ожидать, он поднимает руки к небесам; пальцы с чудовищно распухшими суставами скрючены и изогнуты так, словно он хочет напугать меня.