Гренландский дневник

- Да, конечно, - сказал я, - но это все, что получает кифак. Она получает сто двадцать крон в год, однако за это время одежду и вообще все, что ей требуется или что она захочет, ей приходится покупать самой. За все, купленное для тебя и для детей, было уплачено, и за шесть месяцев ты внесла в банк двести крон.

Я начал горячиться. Саламина упрямо повторила:

- Да, но это были подарки. Жалованья ты мне не платил. Я хочу, чтобы мне было заплачено.

Я отлично понимал, что она говорит и что хочет сказать. Я рассердился и сказал:

- Отлично, с сегодняшнего дня я буду выплачивать тебе жалованье. Буду давать пятнадцать крон в месяц, на пять крон больше, чем платят в Уманаке. И ты будешь сама платить за все, что понадобится тебе и Елене.

- Я и так плачу за себя за все, - бросила она.

Немногим более месяца назад Саламина получила свою пенсию. Я часто ловил ее на том, что она из этих пенсионных денег платит за что-нибудь для себя. Всякий раз я протестовал. Она быстро уступала и брала мои деньги, за исключением одного случая. В Нугатсиаке я дал ей денег заплатить за материю на анораки, но так как анораками она была уже снабжена в избытке и покупка новых анораков оказалась просто детской или женской прихотью, то Саламина отказалась от денег.

Чем больше мы говорили, тем дальше расходились. А потом я должен был уйти, чтобы послушать у Стьернебо одну радиопередачу, которую ждал.

Я проснулся как раз в тот момент, когда будильник замолчал. Звон все еще стоял в моем не совсем проснувшемся мозгу. Я мог бы продолжать спать под звон будильника, подумал я, ведь так темно. Было холодно. Набросив халат, я очистил от золы решетку в печке, положил в нее щепки и зажег их. Потом вышел на улицу.

Когда я ложился спать, было облачно, казалось, пойдет снег, а сейчас сверкали звезды, в небе полыхало северное сияние. Огонь и лед. Мир кристально чистый и ясный. В домах не горел свет; из труб не поднимался дым. Еще ни одна душа не проснулась. Я почувствовал свое одиночество и остро ощутил единение с неодушевленным миром того, что внутри нас и что мы называем душой. Душа сродни обширному физическому миру; чувства реагируют на химизм жизни. Поистине душа - бесплотная мысль. Я почувствовал, что сейчас, в эту кристальную ночь, дышу холодным резким воздухом свободы. О боже, как это сладко после раздутых переживаний последних дней!

Я сидел за завтраком, когда на самом деле зазвонил будильник.

Саламине не следовало ходить к Стьернебо вслед за мной, все могло бы обойтись благополучно. Но когда я после радиопередачи вышел на кухню, она сидела там, готовая объясниться и добиться признания своих прав. Саламина была убеждена, что я ее не понял. Но дело было не в отсутствии понимания. Я просто не осознал, что ее точка зрения выражает нечто более глубокое, чем личное мнение: это точка зрения ее племени.

Мировая война началась из-за различных точек зрения разных наций на вопросы, которые не имеют никакого отношения к мирным делам. Быстро в присутствии Стьернебо, игравшего роль судьи, я изложил положение вещей. Задолго до моего обсуждения с Саламиной вопроса о жалованье между нами установились отношения, которые, в моем понимании, не были отношениями хозяина и слуги. Она стала хозяйкой моего дома и сердца и разделила со мной - нет, заняла вместо меня - мою постель и стол. Мне казалось просто неэтичным, некрасивым ограничивать ее жалованьем. Такой порядок, конечно, не соответствовал моим щедрым планам по отношению к ней. И так далее. В заключение я заявил, что намеревался оставить ей приданое - много сотен крон - в банке. И хотя все, что она до сих пор получала, было подарками, но делал я их, прекрасно понимая, что обязан я ей гораздо большим - тем, что не оплачивается.

Затем говорила Саламина - с жаром, порожденным, как я позже понял, моральными соображениями, а не жадностью. Она заявила:

- Да, но все это были подарки, а подарки - не жалованье. А раз я работала, то хочу, чтобы мне заплатили.

Тогда судья указал ей, что существующий порядок для нее более выгоден. Это было бесполезно: Саламина хотела, чтобы ей заплатили.

- Хорошо, - сказал я, - с сегодняшнего дня ты будешь получать пятнадцать крон в месяц и ничего больше.

- Ты разве не видишь, что это выйдет очень мало? - сказал ей Стьернебо.

- Нет. Я так и хочу, - ответила Саламина, - но почему с этого дня? А как же с жалованьем с августа по март?

- Хорошо, - сказал я, совершенно взбешенный. - Тебе будет уплачено полностью за все время. Это составит девяносто крон. Я заплачу тебе по конец марта. Но с меня хватит твоей службы. При первой возможности я велю Давиду отвезти тебя домой в Икерасак.

Домой мы вернулись вместе. Я выписал ей чек.

- Вот, - сказал я - по пятнадцать крон в месяц. Выходит девяносто пять крон. Это включает плату за одну неделю августа.

В ответ Саламина:

- Стьернебо сказал, что пятнадцать крон очень малая плата.

Я был вне себя. Я послал ее с чеком и запиской к Стьернебо.

"Объясните ей все, - писал я. - Если с меня следует больше, я заплачу. И переведите ей эту записку. Она ко всему относится с подозрением".