Грешная женщина

— До Торжка никто не доберется, — улыбнулась Настя. — Спи, Танюша. Сейчас снотворное подействует. Утро вечера мудренее.

— Какая ты хорошая, Настенька! Ты особенная, давно хотела сказать. Уговори Алешу, поедем с нами. Правда, поедем? В Москве людей не осталось, одни душегубы. Она и вас погубит. С утра бы и на вокзальчик. Сядем в поезд, целое купе займем — и ту-ту! Ищи ветра в поле…

Удивительное у нее было пробуждение. Во сне она таки улепетнула в Торжок, но не с Вдовкиным и не с Настенькой, а именно с чудовищем. Причем она не противилась, рада была, что Винсент с ней, потому что он пообещал вернуть ей левую руку, которую оторвал на платформе, и теперь прятал в серой холщовой сумке. Без этой руки она чувствовала себя как-то неуверенно. Но Винсент опять провел ее на мякине. Затащил в барак и заставил раздеться. Она пыталась артачиться, но Винсент достал из сумки ее оторванную руку и наотмашь хлестнул по лицу. Это было не больно, но обидно. На полу барака было сыро, да это был уже и не барак, а дерево на опушке леса. И гвоздочки, которые чудовище рассыпало на землю, было не гвоздочками, а обыкновенными канцелярскими кнопками, правда, с удлиненными остриями. Тане стало смешно. Как можно приконопатить большую голую девицу к дереву канцелярскими кнопками? Но оказалось, что у Винсента в запасе не только кнопки, но и колючая проволока, которой он прикрутил ее к стволу. Таня Плахова повисла высоко над землей и увидела в отдалении реку Тверцу, огибающую родной город, но больше ничего. Гудящая стая комариков клубилась перед ее глазами и застила свет. Винсент разложил у нее под ногами маленький костерик и сверху, на сухие полешки воткнул ее оторванную руку со скрюченными наманикюренными пальцами. «Отдай! — завопила Таня. — Отдай, ты же обещал!» Чудовище радостно приплясывало вокруг запаленного костерка. «Не надо было прятаться, не надо было», — приговаривало оно. Дым от костерка защекотал Танины ноздри, и она чихнула так, что треснули ребра.

— Не хватало еще простудиться, — сказал Вдовкин. Он сидел возле ее постели и смотрел на нее так, как смотрят на покойников.

— Я сплю? — спросила Таня. — Или уже проснулась?

— Трудно сказать, — ответил он. — Я сам про это думаю. Уж не наслал ли кто на нас страшный беспробудный сон. Или явь хуже сна?

Таня огляделась и все сразу вспомнила.

— Женя, я очень страшная?

— Как из петли вынули.

— А ты как тут очутился?

— Алеша приютил, как и тебя. Сейчас завтракать будем. Рука болит?

Таня вздрогнула, покосилась, пошевелила пальцами рука была на месте. И боль немного утихла, стала ровнее, терпимее. Но она чувствовала: вчера что-то такое с ней случилось, что намного важнее больной руки. Вдовкин объяснил, что в доме они одни, хозяева все разбежались. Спросил, не вызвать ли врача.

— Нет, милый, не надо, мне уже лучше.

Она с робким вниманием следила за его лицом, боялась, что он тоже остался во вчерашнем дне. Сердце ее молчало. Он это видел.

— Все образуется, Таня. Ты просто вымоталась до предела. Я знаю, что они с тобой сделали. Но все позади.

Утром Настя его научила, чтобы он был бережней с невестой. Ее пытали, прокололи руку гвоздем, и теперь ей необходима особая забота. Случившийся при их разговоре Алеша, озабоченный и бодрый, с аппетитом уминавший яичницу с ветчиной, словно не выпил вчера доброй литрухи, прервал Настины наставления суровым замечанием: все на свете, дескать, труха, кроме банковских кладовых. Пока Таня спала, Вдовкин сделал несколько телефонных звонков. Он поговорил с матушкой и узнал, что у нее бессонница. Ночью лежит и мается, а днем засыпает прямо на ходу, да еще другая беда: покойный Петя сердится и громко окликает ее в сонное ухо. Его душа отчего-то шибко мечется, а до сороковин, до верного упокоения, еще немалый срок. Матушка умоляла сына приехать, переждать с ней хоть одну маетную ночь, и Вдовкин, разумеется, пообещал. Он перезвонил Раисе и наорал на нее так, точно она по-прежнему была ему преданной супругой. Ты паршивая эгоистка, сказал он ей, сколько мать тебе делала добра, а когда возникла впервые (!) необходимость в твоей помощи, ты трахаешься с ментом, как самая последняя сука. Про мента Раиса будто не услышала, но напомнила Вдовкину, что он как-никак хотя и дальняя, но тоже родня Валентине Исаевне и не худо бы ему, вместо того чтобы лаяться на беззащитную разведенку, самому наведаться в гости, пожалеть родную матушку. Ее вкрадчивый, примирительный голосок окончательно вывел Вдовкина из себя, и он велел позвать к телефону «эту проклятую, так называемую доченьку». Елочка тут же откликнулась и, не здороваясь, пропищала в трубку:

— Папочка, а ты знаешь, сколько сейчас стоит нормальный абортик?

— Об этом мне надо было думать пятнадцать лет назад, дураку.

— Мамочка правильно говорит, — пропела Елочка, — ты стал очень грубый и какой-то невменяемый. Хорошо, папочка, я попрошу денежек у полковника. Вот бы ты его видел, какой деликатный мужчина. И в новой форме.