Грешная женщина

— Один раз дали пинка, но я сам виноват. Не надо было вопить. Похитители этого не любят.

Одиннадцатилетний Данька был очень рассудительным молодым человеком, разумеется, в отца.

— Хорошо, вечером расскажешь подробно. Ты их запомнил?

— Еще бы!

Серго звонил из автомата у мужского туалета. Рядом стоял Башлыков. Он дал отбой дружинникам и теперь ходил по пятам за хозяином. Вид у него был ненатурально смирный.

— Значит, сердишься на Алешку? — спросил Серго.

— Из-за него премии лишился, надо понимать? Такое не прощают.

— Но это твои личные проблемы, верно, майор? Для меня это дело закрыто.

— Это естественно, — Башлыков нагло ощерился. — Не забудь компрессик на ухо положить. Спиртовой хорошо оттягивает.

Подначка никак не подействовала на Серго. Он спокойно прикидывал, какие шансы у майора против Креста, и решил, что совсем неплохие. Майор как был, так и есть темная лошадка, и цель у него благородная — деньги. Но, пожалуй, за долгие годы житейских странствий Серго не встречал более опасного человека. Обученный всем премудростям сыска, Башлыков был осторожен и решителен, как хорек в ночи. Алешка, напротив, охотно лезет на рожон и мечтает прибрать к рукам Москву. Он и не заметит, как настырный служака вонзит ему под лопатку смертоносное жало.

— Мое дело — сторона, — повторил Серго, — но ухо, ты прав, немного зудит. Кто бы подлечил, я бы не поскупился.

— Сколько? — спросил Башлыков.

— Если не наследишь, пяток грандов отстегну, — прикурил от услужливо протянутого Башлыковым «ронсона». — И то подумать, Гриша, на лекарства глупо деньги жалеть…

Тактику ближнего боя Башлыков знал не по наслышке. Ближний враг самый одолимый. Сблизиться с врагом, незаметно его прощупать означало для Башлыкова победу. Зловещ, опасен был враг отдаленный, неопознанный, как летающий объект. Всю отпущенную природой энергию Башлыков как раз и тратил на опознание этого отдаленного врага, на выявление его реальных черт, но года три назад впервые растерялся. В смуте племен, окатившей государство кипятком вселенского предательства, он утратил веру в свое предназначение. Фигурально говоря, он закрутился волчком, как матерая овчарка, рожденная для погони и внезапно потерявшая след. То, что внушал ему опыт, рассыпалось прахом, а то, о чем он лишь смутно догадывался, стало единственной грозной явью. К примеру, он догадывался, что деньги и кулак правят миром, но никак не предполагал, что прямую измену можно окрестить гражданским деянием. Деньги нетрудно заработать, от кулака можно уклониться и нанести ответный удар, но куда деться от сияющих глаз общественных идолов, которые с пеной у рта призывают плюнуть на могилу отца? Предательство потянулось с двух сторон, из Афгана и из Кремля, и поначалу персонифицировалось, угадывалось в действиях конкретных лиц, подминающих под себя страну, и это был нормальный, переходный этап, когда можно было брать негодяев на заметку. Порядочные люди рассуждали так: ага, вон сволочь поперла, а вон другая сволочь тоже поперла, ну и хорошо, что поперли, хорошо, что засветились, тем легче будет от них избавиться. В предчувствии благих перемен, в эйфории от зрелища рухнувшего коммунячьего режима общество совершенно ослепло и чуток опомнилось только тогда, когда предательство стало нормой бытования, а чуть позднее не только нормой, но и суровой необходимостью. Кто не предавал и не воровал, тот начал постепенно издыхать. Околевавших, не приноровившихся к воровству, а их все же оказалось множество миллионов, как-то скоренько оттеснили с передка жизни куда-то на обочину, чтобы не поганили воздух трупным запахом разложения. Как раз в этот момент, точно сорвавшись с цепи, и набросились на пригнутого обывателя его вчерашние кумиры, все эти знаменитые актеры и велеречивые писатели, которые хором и поодиночке голосисто запели гимны его величествам Ростовщику и Кулаку. Это сломило Башлыкова. Он утратил овчарочий нюх.

Башлыков был не совсем дик, сызмалу любил почитывать разные книжки, но и там ни разу не натыкался на такое, чтобы грабителя почитали благодетелем, а изменника отечеству величали борцом за права человека. Впрочем, к этому времени и сами эти знакомые с детства понятия: отечество, справедливость, добро, уважение к старшим потеряли свой первоначальный смысл и оборотились чуть ли не ругательствами.

Коротко новая философия звучала так: кто не ворует и не торгует, тот совок и быдло. Десятки миллионов совков подтащили к краю гигантской выгребной ямы, и теперь оставалось только слегка подтолкнуть их в спину.