Грешная женщина

А тут рядом бесхитростные женские лики и обаятельный супермен, протянувший руку помощи за десять тысяч долларов. Но еще больше, чем супермен, меня занимала его подружка. Ее трудно было назвать современной особой. От нее веяло домашним уютом и волшебством. Прежде я не встречал таких девушек, но предполагал, что они существуют. Она была из тех, кто носит жизнь в себе, как маленький праздник. Обыкновенно таких душат в колыбели, а эта перешагнула за двадцать лет и еще как удачно прилепилась к оголтелому волчаре.

— Танечка рассказала, вы были известным ученым, — говорила Настя, ярко светясь очами, печалясь и радуясь чему-то неведомому. — Но как же так, Евгений Петрович? Если вы сдались, оставили любимое дело, то на что надеяться обыкновенным людям? С кого брать пример таким простушкам, как я? Простите, что я так прямо говорю, мы мало знакомы, но я что-то слишком часто встречаю замечательных людей, которые вдруг опустились на жалкий бытовой уровень. Это убивает меня. Что происходит с нами? Вы старше, умнее, ответьте. Режим рухнул, но вместо доблестного рыцаря повсюду восторжествовал какой-то холодный, алчный уродец. Как это понять?

— Режим не рухнул, — сказал я, — и люди остались людьми. Просто им приходится бороться за выживание. Да вы у мужа спросите, он лучше знает.

Настя засмеялась, как солнышко вспыхнуло.

— Алеша, к сожалению, так и родился хищником. Для него это все несерьезно. Верно, Алеша?

— Тебе в институт пора, — напомнил Михайлов. — Ты уж извини, Петрович, у нее госэкзамены. После договорите.

Нас выпроваживали, и я нехотя поднялся. Алеша, не вставая, протянул мне руку:

— Держись, мужик. Бабки к тебе вернутся деньков через пять.

Пальцы у него были как стальные тисочки. Настя проводила нас до дверей. С Таней они поцеловались, а мне она шепнула:

— Берегите Таню. Она много страдала.

Уже в машине я признался:

— Никогда не встречал более странную парочку. Что же их связывает?

— А нас? — У нее подозрительно дрожали веки. Я довез ее до дома, но подниматься не стал.

— Послушай, Танюш. Собери самое необходимое, отвезу тебя к другу. Поживешь у него пару деньков, пока все утрясется.

— Подожди здесь, я сейчас вернусь.

Солнце охватило огнем ее стройную фигуру на пороге подъезда. Я выкурил сигарету, пытаясь отогнать уже подступающий к сердцу мрак.

Таня вернулась с толстой синей тетрадью в коленкоровом переплете.

— На, прочитай.

— Дневник?

— Прочитай, это важно для меня. Ты поймешь.

— Почему без вещей?

— Не бойся, меня не тронут.

— Это как?

— Я умею водить за нос вашего брата. Только этому и научилась в жизни.

Через час я выгрузился около больницы. На первом этаже наткнулся на Сашу Селиверстова. Невыспавшийся, тусклый, он тем не менее выглядел элегантно. В сером выходном костюме, в лазоревой рубашке и при галстуке.

— Ну? — спросил я.

— Баранки гну! — ответил он остроумно. — Вы что же, на старости лет решили поиграть в Аль Капоне? — Или в пиратов? У Демы, допустим, никогда ума не было, но ты-то, ты!

— Не зуди, скажи, как он?

— В коме, по-прежнему… Надя там…

У Саши было точно подмокшее лицо, с набухшими подглазьями, отечное. Взгляд потерянный. За четверть века нашей дружбы я редко видел его жизнерадостным, но в его обычной депрессии всегда был некий юмористический проблеск: сейчас он был по-настоящему подавлен.

— Женя, можно тебя спросить?

— Чего?

— Почему вы не взяли меня с собой? Почему даже не позвонили?

— Я звонил, тебя не было дома, — соврал я. — Надька подтвердит.

— Правда? — Он оживился. — А я уж было решил… Ну ладно, забудем про это. Я тут пошумел немножко, к главному сходил. А то ведь здесь люди без присмотра выздоравливают, как мухи.

— Дема выкарабкается, — сказал я.

— Никаких сомнений!

Мы не убедили друг друга. Мы оба знали, что Дема смертен, как и мы. Это на какую-нибудь деваху он мог произвести впечатление вечного странника, но не для нас. Он печень давно пропил, и сердечко у него не раз давало сбой. Без Демы жизнь померкнет.

— Прости, — спохватился Саша, — я не выразил соболезнования. Только утром узнал…

— Ничего. Пожалуй, поеду к матушке. Вечером созвонимся.

Уже я включил зажигание, когда с больничного крылечка спорхнула Наденька. В белом халате, с растрепанной прической плюхнулась рядом на сиденье.

— Дай сигарету!

Я дал ей и сигарету, и огонька. Глубоко, по-мужски затянувшись, откинула голову на сиденье, лукаво на меня посмотрела.

— Что, тяжко, дружок?

— Терпимо. Помирать всем придется.

— Смотря как помирать. Тебе в церковь надо сходить. Покайся, причастись. Увидишь, станет легче.

— Что это ты? Я как раз пока не собираюсь помирать.

— Ты грешил много последнее время, — печально заметила Наденька. — Вот и аукнулось.

— Грешил-то я вместе с тобой.

— Это не в счет. Я тебя просто пожалела. Вы с Демой как дети мои. Я вас иначе и не воспринимаю.

— Ты и Дему жалела?

Сморщила личико в старушечьей усмешке, розовые морщинки потекли от глаз на щеки, и я тут же вспомнил, что она ведьма и человеческий разговор с ней вести надо осторожно.

— И Дему жалела раза два. Но давно, лет десять назад. Ты доволен?

Я был поражен.

— Зачем ты именно сейчас об этом сказала?