Грешная женщина

«Может, приколоть кабана? — спросил Витя-Кривой у Стасика. — Если по-хорошему не понимает». — «Все он понимает, — задумчиво сказал Стасик. — А бабки у тебя есть, папаша?» — «Деньги есть, — обрадовался Мирон Григорьевич. — Это ты правильно придумал. Давайте, я откуплюсь?» — «Девки дорогие», — предупредил Стасик. «Да и я не бедный!» Мирон Григорьевич полез в карман за бумажником. Стасик шагнул к нему и тем самым дал маху. Неуловимым (для меня) движением Мирон Григорьевич подсек его по ногам, и Стасик кувырнулся в ту же лужу, где недавно искупалась Алиска. Дальше все завертелось так быстро, что я ничего толком не могла различить, только ахала и охала. С тремя столичными шавками питерский боец управлялся, как медведь: ворочался, раздавал удары направо и налево, рычал, бодался, но силы были слишком не равны. Вот-вот они должны были его одолеть. Взвилась черная велосипедная цепь, у Кривого в руке клацнул нож. Алиска первая опомнилась и завопила во всю мочь. Я подхватила. Наш слаженный вопль пронзил ночную тишину до самого неба. Это нас всех спасло. Где-то совсем неподалеку завыла милицейская сирена, и это была сейчас самая лучшая музыка на свете. Свора на миг оцепенела, и Мирон Григорьевич, получив передышку, с мясницким хряком саданул Стасику в лоб, отчего бедный сутенер совершил диковинный воздушный перелет в направлении каменной кладки. Сирена приближалась. Парни подхватили обмякшего вожачка и волоком потащили в темноту. Я подсунулась Мирону Григорьевичу под локоть, поддержала его, чувствуя, что он вот-вот рухнет. Он покачивался, и дыхание со свистом вырывалось из его горла. «Ранили, вас ранили?!» — скулила я. Ответить он не смог. «Бежим!» — крикнула Алиска. С двух сторон, как два посоха, мы подоткнулись под песцовый полушубок и повели богатыря к подъезду. Только захлопнули дверь, полыхнул из тьмы милицейский прожектор.

Дома подсчитали раны. Череп Мирона Григорьевича, как жгутом, опоясывал багровый рубец — след цепи. Когда мы его раздели, обнаружили еще длинный порез на правом предплечье. Сначала перепугались, рубашка хлюпала кровью, но рана оказалась поверхностной. Мы залили плечо йодом и туго замотали бинтом. «Надо же, какие звереныши, — сказал Мирон Григорьевич беззаботно. — Могли ни за что угробить хорошего человека». У Алисы была содрана кожа на боку, а я была совершенно целехонькая. От радости мы с ней плакали и смеялись, наперебой ухаживая за нашим спасителем. Мирон Григорьевич снисходительно улыбался. «Что ж так оробели, девоньки? Раз уж занимаетесь таким ремеслом, обязаны ко всему привыкнуть». Полный стакан водки он выцедил, как молоко, и сразу наладился восвояси. Но мы его не отпустили: слегка упирающегося, похохатывающего, дотянули до Алискиной постели. Я пошла в ванную стирать его рубашку. Провозилась чуть ли не час, пока отмочила и вытравила кровь. За таким человеком, думала я, если бы позвал, уехала бы на край света. Но он не позовет.

Потом с Алиской пили чай на кухне. Была глубокая ночь. Алиса была непривычно задумчивая.

— Ты чего, Алис?

— А ведь он меня вздрючил!

— Не может быть!

— Ей-Богу! Я его усыпляла, усыпляла, по головке гладила, а он вдруг поднял меня, как перышко, и прямо насадил на свой штопор. Во мужик, да? Двужильный, черт бы его взял!

Утром позавтракали по-семейному. Алиса напекла блинчики. Мирон Григорьевич поглядывал на нас с грустью.

— Жалко вас, девчата. Они ведь так просто теперь не отстанут. Взял бы вас с собой в Питер, да куда дену. У меня жена, два сына… Гейшу, честно говоря, не знаю куда пристроить. Эх, жизнь наша копейка! Телефончик все же оставлю. Будет невмоготу, звоните.

Я почему-то верила, что он не врал и телефон дал настоящий и в случае крайней надобности действительно поможет. От его сочувственного, домашнего голоса к глазам подкатывали слезы.

Напоследок изумила Алиса. Когда в коридоре, уже в полушубке, Мирон Григорьевич, спохватясь, достал бумажник, она вдруг побледнела и, глядя в сторону, быстро произнесла:

— Не надо, Мирон, прошу тебя! Не обижай!

Мирон Григорьевич чуть смутился, убрал деньги, потрепал Алису по щеке:

— Не надо — так не надо. Не горюйте, девчата, не вся еще Россия продана. Кое-где остались людишки. Значит, перезимуем.

С тем и ушел могучий, бесстрашный и чем-то родной. А мы с Алиской, в самом деле, остались зимовать среди весны.