Грешник

Кажется, мои слова как-то влияют на нее, потому что она поднимает на меня взгляд, и ее глаза светятся доверием, а на лице появляется некая настороженность. Ее противоречия – доверие и защитная броня, смелость и застенчивость – для меня как кошачья мята. Они проникают в те уголки сознания, о существовании которых я даже не подозревал, дергая за невидимые нити в груди, которые я не могу определить.

Она, черт возьми, очаровывает меня.

– Значит, не деловые переговоры, – говорит она.

– Нет, – отвечаю я, раскатывая тесто, и оно тут же рвется пополам, что заставляет Зенни смеяться. В шутку бросаю на нее хмурый взгляд, пока пытаюсь уложить кусочки теста в форму. – Не переговоры. Что скажешь о встрече и оказании паллиативной помощи вместо этого?

Она слегка наклоняет голову, ожидая продолжения, что я и делаю.

– Понятно, что мы собрались тут не потому, что умираем, но, когда моя мама была на приеме у врача, мне запомнилось то, как они говорили. – Овощи наконец-то поджарились, я отставляю в сторону форму с тестом и начинаю смешивать начинку. – Я думал, мама придет туда, и ей начнут рассказывать о болевом пороге, побочных эффектах и тому подобном, но вместо этого они обсуждали мамины цели и приоритеты. Что для нее важно в последние дни жизни. Как она представляет себе свою смерть.

Заливаю начинку в запеканку, накрываю ее, возможно, неготовым тестом и отправляю в духовку. Затем поворачиваюсь к Зенни, которая внимательно наблюдает за мной.

– Тебе тяжело было об этом слушать? – интересуется она. – О том, как твоя мама говорила о смерти?

Я до сих пор помню кабинет врача, не приемную, а настоящий кабинет, уставленный книгами и фотографиями его семьи.

«Я просто не хочу испытывать боль», – сказала мама, и ее голос дрогнул, когда мой отец закрыл лицо руками. Это все.

– Да, – ответил я. – Было тяжело. Но оно того стоило. Уверяю тебя, я не собирался переводить разговор на грустную тему онкологии, потому что речь о нас и о более веселых вещах.

– Так кто из нас врач, а кто пациент?

Продолжая разговор, я начинаю убирать наведенный бардак.

– Думаю, что каждый из нас и врач, и пациент. И то и другое одновременно. Нам нужно выяснить, что важно для каждого из нас, каковы наши приоритеты. И еще нам нужно поговорить о границах, о том, чего мы не будем делать и от чего не откажемся, а также обговорить прочие детали, например, наши графики и тому подобное. Будет неловко, и некоторые вещи могут показаться слишком личными для двух людей, которые не очень хорошо знают друг друга, как и в случае с врачом паллиативной помощи и его пациентом, но таким образом мы начинаем с важной для нас информации.

– Хорошо. – Она согласно кивает, но при этом сильно прикусывая внутреннюю сторону щеки. – Ты начнешь первым.

– Я первый. Ладно. – Я смотрю на нее, все еще отскребая что-то от столешницы. – Самое важное для меня – это обеспечить твою безопасность, – говорю ей. – Я пообещал это твоему брату, и кроме того, я… я не смогу спокойно жить, если обижу тебя. Не могу отрицать, что хочу этого, хочу тебя, но это не может быть достигнуто любой ценой.

Молчание. Ее глаза прикованы к моим, на шее пульсирует венка.

– Хорошо, – наконец шепчет она.

– Зенни, прежде чем мы продолжим, мне нужно знать… Ты девственница?

Она смотрит на потолок и моргает.

– Вроде того?

Я заканчиваю уборку, бросаю губку в раковину и наклоняюсь вперед, опираясь локтями на гранитную столешницу.

– Объясни, что значит «вроде того».

– Ну, наверное, я должна сказать, что думаю по поводу девственности. Это нечто субъективное, придуманное мужчинами как система контроля женщин. И еще это гетеронормативно и ограниченно. Почему определенные половые акты сохраняют девственность, а другие ее отнимают? Если, например, я использую фаллоимитатор каждую ночь, но ни разу не трахалась с мужчиной? Почему анальный секс не считается? А что, если бы я была с кем-то и проникновение было бы невозможно по ряду биологических, эмоциональных или личных причин, сделало бы это наш секс менее значимым? Я навсегда осталась бы девственницей?

Я открываю и закрываю рот, потеряв дар речи, и мне немного стыдно за то, что на самом деле никогда так серьезно не задумывался о понятии девственности.

– Если мы про общепринятое понимание девственности, в старших классах у меня был парень, и я решила заняться с ним сексом, но в какой-то момент передумала, он остановился, и на этом все закончилось.

Я замечаю, как легко Зенни может произносить такие слова, как «трахаться», когда говорит о чем-то гипотетическом, но когда речь заходит о ней и о реальной жизни, она использует выражение «половой акт».

Я решаю отложить это на потом и спрашиваю:

– Это происходило по обоюдному согласию?

Мне не нравится, как она колеблется, прежде чем кивнуть, но все-таки кивает. Медленно.