Грешники

В начале 1990-х мы с Горшком получали крошечную эрмитажную зарплату, которая целиком уходила на пиво. Всей группой мы покупали сразу ящик и шли пить на Дворцовую набережную. С Невы дул теплый ветер. Слева, за стрелкой Васильевского острова, садилось летнее солнце. Казалось, что это и есть счастье и дальше все будет еще прекраснее. Да только дальше почти сразу приезжала милиция, и все мы отправлялись в отделение.

Эрмитажная мастерская была огромной. В одной комнате мы репетировали, а в остальных пытались жить. Но выживал там только Горшок. Остальные рано или поздно сбегали к родителям. А для Горшка эти годы стали самыми лучшими, самыми веселыми. Он так навсегда и застрял в этой эрмитажной мастерской 1994 года.

Лично я выносить такую жизнь просто не мог. Панком я считал себя только до тех пор, пока не посмотрел на настоящих панков. Горшка эти парни очаровали. Ему захотелось тоже стать таким. А я своими руками рушить собственную жизнь был совсем не готов.

Жить без семьи и вечно на грани голодного обморока. Убивать себя героином. Общаться с полудурками и жить в вонючем подвале. Для Горшка эта новая жизнь стала освобождением от всего, что он ненавидел в семье. У него с отцом был действительно серьезный конфликт. Он нацепил косуху и кожаные штаны и ушел жить на улицу. Вместе с толпой самых отмороженных тамтамовских панков он несколько лет подряд бродил по городу: здесь забухает, там раздобудет героина…

Организм у Горшка здоровый. До поры до времени он вынести мог все что угодно. Горшок был стопроцентным панком и вел настоящую панковскую жизнь. А я не желал рвать с родителями, не желал переселяться из дому черт знает куда и употреблять героин. Наша совместная музыкальная карьера трещала по швам.

Сперва Горшок жил как живется и играл панк-рок. Потом он понял, что героин может помочь ему играть еще лучше. А еще через какое-то время остался один героин, а музыка и группа отошли на второй план.

Теперь перед концертами ко мне подходили 17-летние дети:

— Князь! Мне пиздато! Я под герасимом!

— Кретин! Сейчас тебе пиздато, а завтра сдохнешь!

— Насрать! Сейчас мне пиздато! Мы же панки!

То, что Горшок перешел на героин, для группы стало катастрофой. Об этом все знали, и нашу аудиторию тоже повело в ту сторону.

Мне это категорически не нравилось. Для меня «Король и Шут» были средством изменить мир к лучшему. Пропагандировать смерть лично я был совсем не готов.

Михаил «Горшок» Горшенев (р. 1973) — лидер группы «Король и Шут»

О начале 1990-х все сегодня вспоминают с ужасом — но не я! Для меня то время было, наверное, самым веселым. Из парней, которые ходили в TaMtAm, больших успехов, чем я, достиг, наверное, только Эдик Рэдт из группы «Химера», который как-то не вынес отходняков от первентина и повесился в парадной.

На концертах нас окружали тысячи девушек. Иногда довольно симпатичных. Но лично я никогда этим не пользовался. После концертов я запирался в гримерке и не желал никого видеть. Я жил ради концертов, а теперь концерт был окончен, и следующий должен был начаться не скоро. Мне хотелось как в детстве: уставиться в одну точку… задуматься… уплыть… перестать присутствовать в этом мире… исчезнуть…

Жизнь, которую я вел, давно перестала меня устраивать. А какой может быть другая жизнь, я не знал.

Мы все повзрослели. Пора было думать о семейной жизни. В 1994-м я женился. Сама свадьба прошла очень тихо, чего не скажешь о нашей дальнейшей семейной жизни.

Это были самые жуткие годы моей жизни. Сперва, чтобы не жить с родителями, мы сняли квартиру. Потом стали снимать не квартиру, а комнаты. Потом жили черт знает где. Первое время я еще думал о том, чтобы накопить денег и купить дом. Но очень быстро стало ясно, что никакого дома не будет. И вообще ничего не будет.

Все, что нас с женой тогда окружало, было пропитано смертью. Каждый день семейной жизни должен был стать последним. Мы с ней убивали себя самих, убивали друг друга, дрались и разрушали все, до чего могли дотянуться. Несколько раз я начинал всерьез, изо всех сил ее душить. Странно, что так и не додушил ее до конца. Жена бросалась на меня и ногтями до мяса раздирала мне лицо. Так продолжалось семь лет подряд. Мне и до сих пор очень сложно обо всем этом говорить.

Употреблять наркотики вдвоем — значит не выбраться из этого никогда. С первой женой мы убрали из жизни все запреты. Это была такая свобода, что нормальный человек не испытывал подобного даже в горячечном бреду. И все равно это была история очень большой любви. Только любовь эта постепенно превратилась в кошмар.

Несколько раз я пробовал убить не ее, а себя. Почему ни одна из суицидальных попыток не удалась — спрашивать об этом нужно не меня. Мы жили коммуной, и меня окружали толпы людей — может быть, дело в этом? При таком ритме жизни у тебя не остается шанса даже в одиночестве покончить с собой. Я пробовал — а меня каждый раз вытаскивали с того света.