Грешники

- Воровство? - продолжал подсказывать каноник, ожидая, что она признается в краже ботинок миссис Хиггинс.

- Да я копейки в жизни не украла. Только когда была маленькая, стащила яблоко в монастырском саду. А меня застали и задали взбучку. Прямо изо рта огрызок вытащили.

- Одежды ты никогда не воровала? - угрожающе спросил каноник и вдруг сообразил, что осталось только три заповеди, да и те вряд ли ее касались. Платьев, шляп, перчаток, туфель не воровала?

- Нет, отец мой.

Оба надолго замолчали.

- Ботинок? - прошептал он.

Девушка вдруг судорожно разрыдалась.

- Миссис Хиггинс на меня наговаривает, - всхлипнула она. - Я... я... ненавижу ее, ненавижу. Все следит за мной, подглядывает. Я уже пять лет у нее, и ни одной спокойной минутки. Тычки да щипки. Обзывается, говорит, раз я из приюта, значит, плохая и ненормальная. Пилит с утра до ночи. Гадина!

- Дитя мое!

- Ну взяла я ботинки, взяла! Но я не крала. У меня-то совсем нет обуви, а у нее целая куча. Я бы вернула.

- Дитя мое, взять - то же самое, что украсть.

- Да куда ей столько? Просто жадюга. Родная дочь сбежала от нее два года назад. Вышла замуж за англичанина, почти франкмасона. Она сама мне говорила на той неделе, что они с мужем чуть с голоду не померли, даже детей не могли завести - денег не хватало. А мать дала хоть копейку?

Девчушка всхлипывала. Каноник застонал и распрямил затекшую спину. Он услышал свист ветра под крышей и увидел по обе стороны исповедальни отца Дили две очереди прихожан, неподвижных, как изваяния, в сумеречном свете придела. И опять застонал: "Что толку в такой исповеди? Сплошной самообман. Мол, все кругом грешники, кроме них самих. Даже если признаются, что согрешили, и чувствуют раскаяние, так ведь ненадолго - до порога храма. Только вышли из церкви, и пожалуйста, полны зависти и гордыни. И никакого сострадания". Он откинулся на стуле.

- Дитя, дитя! Пять лет ты жила без Господа. Вот умри ты, и отправилась бы твоя душа на веки вечные в ад, потому что это смертный грех. По закону церкви и закону божьему ты должна, обязана ходить к исповеди не реже одного раза в год. Почему ты избегала исповеди? Посмотри сама, как извратился твой разум: не ведаешь, что творишь. Есть ли еще грех, о котором ты постыдилась рассказать?

- Нет, отец мой.

- Разве твоя хозяйка не посылала тебя на исповедь каждый месяц?

- Каждую неделю посылала. И всегда в субботу вечером. Первый раз я не пошла - хотелось купить кофточку, пока магазины открыты. И даже не заметила, как прошло полгода, а потом уже боялась идти. Да и не в чем мне было исповедоваться.

Каноник развел руками и саркастически заметил:

- Ты что ж, ни разу не согрешила?

- Разве что лгала, отец мой. И еще это яблоко в монастырском саду.

Священник в ярости повернулся к ней, твердо решив выжать правду из этой девчонки. Он услышал, как рядом нетерпеливо кашлянула вторая прихожанка, леди Нолан-Уайт.

- Дорогое дитя, ты не могла не нагрешить за пять лет. Не лги себе. Ну смотри, возьмем самый обычный грех. Есть же у тебя, как это говорится... гм... парень?

- Да... был... отец мой.

- Ну вот! - Он лихорадочно схватился за голову и весь напрягся, словно борясь с обуявшим ее злым духом. - Ты с ним... ну, скажем... гуляла?

- Да, - выдохнула девушка. - За домами.

- Как бы это сказать... была ли... как это... ну, была ли между вами... гм... близость?

- Не знаю, отец мой.

- Не знаешь, что такое бесстыдство? - закричал каноник.

Она часто дышала. Молчала. Не отрывала от него глаз.

- Бедное, бедное дитя, ты мало что видела в жизни. Но мы должны выяснить истину. Он... или ты... кто-нибудь из вас переходил границы приличия?

- Не знаю, отец мой.

Каноник тяжело перевел дух. Силы были на исходе, но отступать не хотелось. Он взъерошил волосы. Потом снял пенсне и протер стекла.

- Ты понимаешь простую человеческую речь или нет? Скажи мне всю правду, скажи перед лицом Всемогущего. Позволяла ты ему вольности?

- Да, отец мой. Я хочу сказать, нет, отец мой. Мы гуляли за домами. Нет. Мы ничего не делали. Я хочу сказать, ничего такого.

- Пять лет, - простонал каноник, колотя себя кулаком по бедру, - а исповедаться не в чем. Какая христианка...

Он решился на последнее усилие, самое последнее.

- Он когда-нибудь прикасался к тебе? - прямо спросил каноник.

- Нет, отец мой. То есть... Я хочу сказать... нет.

Заметив, что она опять хлюпает носом, каноник воздел руки.

- Хорошо, дитя мое, - сказал он мягко. - Покайся, и я отпущу тебе грехи.

- Отец мой, - прошептала она, ее глаза за решеткой казались черными. Один раз мы вместе легли в постель.

Каноник взглянул на нее. Она отшатнулась. Каноник откинулся и посмотрел издали на ее лицо в перекрестьях решетки. И тут рот его начал медленно расплываться в широкой, сияющей улыбке облегчения.

- Дитя, - прошептал он, - никто не говорил, что у тебя не все в порядке с головой? Ты не отставала в школе?

- Я всегда была первой ученицей. Мать Мэри Гонзага думала, что из меня выйдет учительница.