Грешница

Алексей выпрямился, прислушался к ритму машины, но сразу же засмеялся, весело помахал всем рукой. А Ксении показалось, что это он ей машет, и она, не зная чему, тоже тихо засмеялась, отвернув в сторону порозовевшее лицо.

Комбайн шел все дальше и дальше, спокойно, без рывков. И хотя поле было неровное, кочковатое, Алексей будто каким-то внутренним чутьем угадывал каждый холмик, безошибочно изменяя высоту среза. Сделав несколько кругов, он наконец остановился. Две крепко сколоченные бестарки подъехали к нему, и, наполнив их до краев зерном, Алексей спрыгнул на землю, приглашая посрамленного Ивана занять место за штурвалом.

Афанасий Сергеевич, который до этого со скучающим лицом сидел возле бочки с водой, не сдержался, сказал:

- Лихо он тебя, бригадир...

Ксения искоса, с превосходством глянула на Зину, фыркнула, но Афанасий Сергеевич строго посмотрел на нее, и она повернулась, побежала к ферме - весело ей было сейчас, хорошо.

Давно уже уехал Алексей, разошлись в небе тучи, Иван убрал клеповский клин и перешел на другой, дальний участок, а Ксения все улыбалась чему-то. Вечером она сидела с Михаилом под черемухой, но что он говорил, не слышала: она слушала далекий баян, и на сердце у нее было покойно.

С этого дня Ксения и в самом деле больше не встречала Алексея. Он не появлялся на ферме, и она будто забыла о нем. Если и вспоминала, то только покачивала головой, усмехалась добродушно.

По вечерам она нарочно задерживалась на ферме: Михаил приезжал каждый день, и Ксения надеялась, что, не дождавшись ее, он уедет обратно в город. Но все равно, когда бы она ни пришла, он всегда терпеливо ждал у калитки.

- Брат, миленький, прости, не хочу я тебя видеть, - однажды сказала она, - уезжай ты, пожалуйста, обратно.

Михаил растерялся от неожиданности:

- Как же так? У меня ведь отпуск не кончился! Нет, сестра. Пути наши встретились, богу угодно, чтобы мы вместе шли по жизни.

- Не бывать тому, чтобы господь меня наказал! - горячо сказала Ксения. - Он мою молитву услышит...

- Смирись, сестра. - Михаил скорбно покачал головой, - я триста рублей за билет платил - разве дозволил бы бог мне понапрасну в разорение войти? Меня сам брат Василий вызвал, его желание, чтобы ты за меня пошла: ведь нет у вас в общине молодых женихов, а тебе замуж пора. И родителям твоим я по нутру. Вы вон много общине задолжали, чем расплачиваться будете? А я все деньги за вас внесу...

- Какие еще деньги? - удивилась Ксения. - Нам твоего не надо. Заработаю, сама расплачусь.

- Смотри, сестра, расскажу брату Василию, не похвалит.

- Не пугай. Я сама ему в ноги упаду... Я ведь по-хорошему тебя прошу: уезжай, а ты...

- А замуж за кого пойдешь? - с отчаянием спросил Михаил. - За старого, да? Или я урод какой, что ли?

Ксении стало жалко его, она вздохнула, дотронулась до его руки:

- Не люблю я тебя, пойми. Какая же это наша жизнь будет без любви, да и замуж мне рано.

- Полюбишь, Ксения, полюбишь, - с надеждой воскликнул Михаил, двумя руками ухватив ее руку, - душа у меня хорошая! А замуж никогда не рано.

Она отняла руку и, ничего не сказав, пошла в избу.

- Ага, комсомольца небось приглядела, да? - плачущим, отчаянным голосом прокричал ей вдогонку Михаил.

Прасковья Григорьевна в сенях цедила из подойника в кувшин молоко. Афанасий Сергеевич ложкой вылавливал мух из банки с медом.

- Гляди, как ты поздно стала приходить, - сказал он. - Нечего там задерживаться. Слышь, что ли? Михаил тебя дожидался - ушел. Ты думаешь, ему просто туда-сюда мотаться? Слышь, что говорю-то?

- Видела я его, батя, - ответила Ксения. Она села на табуретку, устало выложив на коленях руки.

- Парного вот попей, - сказала Прасковья Григорьевна, пододвигая ей кружку. - Медку возьми.

- Аппетиту, маманя, нету.

- Ишь ты, барышня благородная! - Отец усмехнулся, стряхнул на пол муху, облизал ложку и спросил: - Ксень, сколько ты пожертвовала на обувку Марьиным ребятишкам?

- Давно ж было, не помню, - ответила Ксения.

- "Давно". Деньги это, надо помнить. Я тридцатку положил, мать пятерку. А ты? Я тебе перед молением, помню, десятку дал - три трешницы и рубль. Все, что ли, оставила?

- Может, и все.

- Эх же ты какая! Мы не богатее других. Завтра вот еще повезу брату Василию три сотенных. Просил четыре, а поскольку мы на Марью больше других положили, отвезу три.

Ксения удивленно вскинула на него глаза:

- Да что вы, батя, вы ж месяц назад ему двести рублей отдали... Куда же еще?

- Ишь ты, жалко! Чего ж десятку не пожалела, всю так и бухнула? А две тысячи помнишь? Те, что община нам на корову пожертвовала?

- Да не жалко, батя, вы ж туфли мне хотели купить, - устало проговорила Ксения, - рукомойник надо - опять денег не будет...

Афанасий Сергеевич насупился:

- Болтлива больно стала... Не босая ходишь, подождешь. Рукомойник захотела!

- Что ж сделаешь, доченька, - сказала Прасковья Григорьевна, - надо брату Василию. Бог дал деньги - бог и взял.

- Работаю, работаю, а туфли не могу купить! - Ксения поднялась, пошла в комнату, но в дверях остановилась, обернув к отцу и матери побледневшее лицо.

- Чего еще? - спросил отец.