Грешные и проклятые

На каждом участке траншей было отведено место под туалет. В основном это были просто канавы в грязи, стенки которых укреплялись листами металла. Вдоль канав стояли скамьи, и все сооружение было отделено от траншеи брезентом. Грязевой суп пожирал все, что в него попадало, и не было особой необходимости их чистить, хотя я часто назначал чистку туалетов как наказание.

Я последовал за ним, откинул брезент, и подождал, пока он начнет. Так проще. Если он и заметил меня, то ничего не сказал. Возможно, он подумал, что я пытаюсь спрятаться, или ему просто было все равно. Солдаты быстро учатся не задавать вопросов друг другу. Особенно в туалете.

Я присел у входа и из-за брезента наблюдал за траншеей. Вдоль стен траншеи плясали тени, тонкие и будто дразнящие. Я видел, как они извивались в момент грохота разрывов. То, как они двигались и извивались, напоминало мне о чем-то, но о чем именно – я не мог сказать. Я только понял, что это зрелище заставляет меня чувствовать себя словно больным, и быстро отвернулся.

Моя жертва, кряхтя, что-то напевала, и этот мотив действовал на меня усыпляюще. Они все напевали это – какую-то пастушескую песенку с их родного мира. Все они были крестьяне или дети крестьян. Даже не знаю, почему кто-то решил, что из них могут выйти хорошие солдаты.

Хороший солдат должен быть быстрым и жестким, и обладать привычкой к насилию. Я думаю, что лучшие солдаты получаются из жителей городов-ульев. В темных туннелях и узких улицах вырастают жестокие бойцы. Но крестьяне обладают определенным деревенским прагматизмом, хотя он не всегда очевиден. Те и другие одинаково хорошо умирают. В конце концов, в этом и состоит их предназначение – умереть за Бога-Императора. Стать стеной плоти и благочестия, окружая Его владения и отгоняя тьму долгой ночи. Это и мое предназначение тоже, и оно воистину славно.

Умереть во имя Его – разве есть большее счастье для человека, я спрашиваю вас?

Если только убивать во имя Его.

Снаружи грохотали пушки. Их и наши. Словно бьющиеся сердца сражавшихся гигантов. Я подумал, когда же противник наконец устанет от этой игры. Когда же он начнет наступать прямо под огонь наших орудий. Или он ждет чего-то еще?

Именно об этом я начал размышлять где-то глубоко в лабиринтах своей паранойи. То, на что я наткнулся, отнюдь не было ни с чем не связанной случайностью, но являлось частью некоего крупномасштабного вражеского плана. Явных доказательств этого не было, кроме того, что я это чувствовал, но комиссар должен доверять своим инстинктам. А мои инстинкты просто кричали, предупреждая меня, что этот заговор имеет более глубокие корни, чем я думал.

В конце концов, поэтому я решил начать свои эксперименты.

Мне нужно было понять их. Узнать о них всё. Тот солдат в туалете был лишь первым.

Я подождал, пока он закончит. Когда он вздохнул и начал вставать, надевая штаны, я бросился на него. Я был вооружен штыком – тем, который я забрал себе в коллекцию. Это был отличный клинок – легкий, острый. Он выполнил свою задачу с похвальной эффективностью. Я вскрыл его от паха до глотки, как я вскрывал птиц в детстве. Хотя по виду и не скажешь, но человеческое тело, в сущности, мешок с водой, кислотами, желчью и кровью. И все это выливается, если резать достаточно глубоко. И чтобы не перепачкаться в этом, надо быть ловким, особенно в замкнутом пространстве. К счастью, я знал эти тонкости.

Он рухнул с испуганным стоном, прозвучавшим почти как вздох. Словно он не мог поверить в происходящее. Да и многие ли ожидают умереть в туалете?

Я держал его за подбородок, пока он истекал кровью, как свинья на бойне. Я смотрел, как его глаза становятся из синих карими, когда он умер. Я заметил, сколько времени это заняло. Несколько секунд. Я вытер штык о его рукав и, обыскав труп, обнаружил обычный хлам, большую часть которого взял с собой. Позже я намеревался рассмотреть его вещи подробнее, узнать, не хранят ли они каких-либо тайн.

Однако до этого так и не дошло.

Потом я был слишком занят. Выскользнуть из туалета незаметно было очень просто, никто не обратил внимания. Когда стреляли пушки, все смотрели в сторону врага.

Так же удачно все было и во второй раз, и в третий. В обоих случаях я выслеживал своих жертв часами и заставал их в одиночестве, всегда так, чтобы их смерть совпадала со временем обстрела. В обоих случаях их глаза изменялись. У третьей жертвы я попытался вырезать глаза до того, как они изменились, но окровавленные глазные яблоки стали коричневыми в моих руках. После этого я решил провести новый эксперимент. Мне нужно было допросить одного из них.

Но я знал, что для этого мне потребуется уединение.