Грета Гарбо и ее возлюбленные

К счастью, вторая половина дня прошла относительно гладко. Солнце продолжало светить. И после обильного обеда мы с ней вдвоем насладились долгой и весьма познавательной прогулкой. Поначалу она было принялась жаловаться, что я вытащил ее в такую грязищу — не иначе как я не в своем уме, — но ведь ей самой захотелось посмотреть своих друзей, поросят и телят, а грязь была там, где прошли животные, — особенно в это время, когда Англию заливают дожди. Тем не менее мы пробродили по холмам — чистый пустынный пейзаж, легкие полны свежего воздуха, и от этого улучшается самочувствие. Мы сверху перелезли через ворота, а когда стало темнеть, вернулись по тропинке среди живой изгороди, заглянув по дороге на ферму Банди. И вот вам пятьдесят поросят, и недельные телята. Нас угостили яблочным вареньем и чаем, который приятно припахивал геранью. Мы почти все время, молчали. Грета уютно расположилась в гостиной так, как умеет делать только она. Когда она поудобнее устроилась на диване с пачкой сигарет, то невольно создалось впечатление, будто для нее ничего не существует в жизни, кроме настоящего момента. Это величайшее из ее достоинств, и я уверен, что именно по этой причине Джордж Шлее был готов мириться с любыми ее причудами.

Я хотел поставить для нее кое-что из комических пластинок — и надо сказать, что ее ужасно насмешило то, как высокоинтеллектуальная парочка Никольс и Мей слушали Баха. Однако мне ни разу не доводилось видеть, чтобы она смеялась так, когда услышала «Индейца» в исполнении Питера Селлерса. Она сказала, что в общем-то разучилась смеяться и поэтому ей даже стало больно — ей даже пришлось наклониться вперед, сморщив лицо от неудержимого веселья. Обед у Джулиет прошел довольно мило, так как на нем собрались старые друзья — Сидни (граф Пемброк), Майкл (сэр Майкл Дафф). Грета была, можно сказать, в ударе. Она словно преобразилась, и в ней не осталось ничего от той несуразной фигуры, что вышла к нам из вагона. Она все еще была в черных лыжных брюках и бордовом свитере, однако добавила в тон волосам бордовый шифоновый шарф. На лице ее читалось оживление, а ее улыбка наверняка бы обезоружила любого критика. Между прочим, критика прозвучала именно из ее уст и была направлена в мой адрес;

«Мистер Битон всегда бывает ужасно занят в Нью-Йорке, и ему там не до меня. Он постоянно в бегах, так что мне достается буквально пара минут. Безусловно, мистер Битон немного исправился — теперь он бегает кругами».

Всех остальных это ужасно позабавило, и, полагаю, раньше я был бы даже польщен тем, что Грета оказывает мне знаки внимания. Но я ощутил некое неясное раздражение оттого, что пусть даже намеками, но критика была высказана вслух. И вообще, давно прошло то время, когда она звала меня в присутствии наших общих знакомых не иначе как «мистер Битон».

Давно пора оставить эту привычку, потому что сейчас это чистой воды идиотизм и к тому же печальное свидетельство ее нежелания связывать себя какими бы то ни было обязательствами. Настоящие друзья ей ни к чему. И хотя она не допускала резких суждений в его адрес, было ясно, что она раскаивается в том, что приехала в Лондон в компании этого парикмахера. Довольно. Вот мы и дома. Поцелуй и обмен любезностями в тепле гостиной. После чего расходимся по своим комнатам.

«Ох, я такой несчастный человек. Я слишком долго не видела жизни!»

Возвращение в Лондон показалось мне чересчур утомительным. Грета ничего не читает, по крайней мере, не захватила с собой очки и поэтому могла только бегло проглядеть заголовки в газете, которую я ей подсунул. Она несколько расстроилась оттого, что в купе, кроме нас, были посторонние люди (так как поезд был вообще переполнен). Она беспрестанно осыпала меня вопросами:

«Где я могу найти розовый ковер? А где можно достать хоть какую-нибудь приличную мебель?»