Греция. Лето на острове Патмос

Я рассчитывал привезти из Афин Даниэллу и новорожденную Сару в новенький семикомнатный домик с водопроводом, с горячей и холодной водой, но на этих планах пришлось поставить крест. Вместо этого мы столкнулись с тем, что для жителей Ливади было нормой, — стирать грязные пеленки в домике на холме, а воду, напомню вам, приходилось таскать в гору, сперва пройдя метров сорок до колодца.

Наконец я решил проблему со стиркой грязных пеленок. Если хотите, могу с вами поделиться. Я прикрепил вантуз к черенку швабры, а на террасе ставил греться на солнце воду в черном пластиковом ведре. Мы прополаскивали пеленки всякий раз, когда проходили мимо, неоднократно нажав на конструкцию. Разумеется, зимой вода никогда сильно не нагревалась, но в этом времени года были и свои плюсы. Например, иногда шел дождь — чем вам не полоскание?

Однако, переделав все эти дела, можно было с чувством удовлетворения заняться интерьером нашего нового дома. Крышу нам уже обновили, так что теперь я красил перекрытия, начищал красную столетнюю черепичную плитку, которой был выложен пол, или же отдавал себя одному из сотни мелких радостных дел, благодаря которым приобретенное нами здание мало-помалу преображалось, становясь нашим домом.

Ремонт шел своим ходом, ну а пока мы всё еще жили в домике на холме. Мы впервые с рождения Сары спокойно поужинали при свечах. Спагетти, приготовленные мной в тот вечер, я окрестил «Спящей Сарой», в ознаменование чудесного события — все время, пока мы ужинали, наша дочка спала беспробудным сном. Как обычно, пришлось готовить из того, что было под рукой: в ход пошли сушеные китайские грибы, присланные мамой Даниэллы, чеснок, цуккини, сгущенное молоко без сахара и сами спагетти.

Еще одна трапеза, состоявшаяся примерно в это же время, словно бы положила конец застою. Я вместе со Стелиосом и Варварой полакомился петушком.

История об этом столь удивительно напоминает описанное в воспоминаниях Питера Мейла «Год в Провансе», что я не в силах сопротивляться искушению и, пожалуй, ее расскажу. Благодаря ей вы получите представление о том, как мы тогда жили. Она является своего рода доказательством существования коллективного бессознательного, о котором писал Юнг, по крайней мере того, что касается лидеров среди мужчин и петухов.

В честь еще одной писательницы, М. Ф. К. Фишер [9], которой я глубоко восхищаюсь, я назвал рассказ:

Как приготовить петуха

Он был безраздельным властителем своих земель задолго до того, как я впервые отправился в тяжкий путь по усеянным камнями полям Ливади, покрытым лабиринтами каменных заборов, увитым колючками, чтобы узнать, не сдается ли приглянувшийся мне домик на холме.

Его владения как раз примыкали к тому домику. У него был гарем из пятнадцати куриц. На протяжении дня — с четырех утра и до заката — он расхаживал перед домом, время от времени удаляясь к зарослям кактусов позади дома, где обычно курицы откладывали яйца.

Мы с самого начала недолюбливали друг друга.

Начнем с того, что стоило рассвету едва окрасить розовым горизонт, как петух разражался истошным кукареканьем. Голос у него был хорошо поставлен. Петушиные крики с легкостью проникали сквозь дюймовые ставни с настойчивой мощью ударов средневекового боевого топора.

Поначалу происходящее казалось мне даже оригинальным — ух ты, настоящий живой петух. Но это только поначалу, когда я жил как монах, рано ложился спать и вставал с первыми лучами солнца.

После того как в моей жизни появилась Даниэлла, многие из моих взглядов на жизнь претерпели кардинальные изменения, особенно что касается раннего отхода ко сну.

Однажды в августе мы поехали в город, крепко там выпили и вернулись домой хорошо за полночь. Стоило нам погрузиться в сон (по крайней мере, нам так показалось), как вдруг петух обрушил на нас череду криков и воплей, причем орал он гораздо громче, чем прежде. Я резко сел в постели и взглянул на часы. Три. Еще целый час до рассвета.

Когда петух снова раскукарекался, столь же громко и противно, как прежде, я перекатился через ошарашенную Даниэллу, ударом распахнул дверь и вылетел на террасу.

Стояла кромешная тьма. Ни единого отблеска рассвета. Как я и подозревал, у петуха не имелось никаких оправданий только что совершенной им подлости. Он разорался специально только для того, чтобы меня разбудить.

Я нащупал в темноте тяжелый камень — один из тех, которыми подпирал открытые двери спальни.

Петух снова радостно закукарекал — он великолепно понимал, что не только разбудил меня своими воплями, но и еще вытащил голым на террасу в состоянии, близком к апоплексическому удару.

Ко мне присоединилась Даниэлла. Как только мерзкий крик раздался в третий раз, я перехватил камень поудобнее и швырнул его на звук. Вопль, достигший к тому моменту пика громкости, резко оборвался.

На миг воцарилась мертвая тишина.

Потом до нас донеслось возбужденное, озабоченное квохтанье курочек — подружек ненавистной твари. Сам же петух не издавал больше ни звука.

Даниэлла взяла меня за руку, и мы прижались друг к другу, дрожа от снедаемого нас чувства вины.