Грезы

Когда дверь за ней закрылась, Курт подошел к окну, положил руку на подоконник и стал смотреть, как Шон Коллиер расхаживает перед Сасс, оживленно что-то ей рассказывая. Хотя ее глаза прятались за огромными темными очками. Курт знал, что она ничего не видит, кроме своего собеседника. Шон Коллиер взмахнул руками, свел их вместе, показал на океан и воздел руки к небу. Курт неодобрительно фыркнул. Да, Коллиер так приручил Сасс, что она ест у него с руки. Курт чертовски устает, потому что все разговоры сводятся только к Шону Коллиеру, единственное чтение в доме — последние наброски сценария; Сасс отказывается выезжать с ним развлечься, поскольку ей хочется быть поблизости на случай, если он — он — захочет поделиться с ней новой мыслью. Курта от этого уже тошнит. Что-то нужно менять. Черт побери, он хочет, чтобы Сасс снова целиком принадлежала ему. Он скучает, любит, а все идет наперекосяк. Коллиер испортил ему всю жизнь.

А этого Курт Ивенс не намерен был терпеть.

— Как здорово.

Сасс захлопала в ладоши, придя в восторг от услышанного. Отодвинув бокалы, она усмехнулась и, удивительное дело, Шон Коллиер улыбнулся в ответ. В первый раз она видела, чтобы он полностью избавился от печали. Как бы ей хотелось думать, что это результат их дружбы, ее веры в его талант. Если она поможет ему исцелиться, то это и в самом деле будет стоящим и действительно нужным делом.

К счастью, Сасс была не настолько тщеславна. На Шоне благотворно сказывается работа, а на ее долю выпала лишь роль доктора, прописавшего лекарство. Шон сделал то, что мог сделать лишь талантливый художник. Он отошел от реальности, связанной с личным восприятием, и заглянул в глубины своей души, в уголки своей психики, чтобы проглотить эту горькую пилюлю. И теперь гордо демонстрировал свою работу, читая вслух слова, которые Лайа, один из главных героев книги, говорил Эйлин, книжной Мойре. Мысленно Сасс уже видела, как будет играть эту роль и как станет отвечать ей Курт. Получится просто замечательно, и она с радостью поделилась с Шоном своими мыслями.

— Ты правда так считаешь, Сасс? — Глаза Шона расширились от удовольствия, он даже не ожидал такой похвалы. — А мне казалось, что я немного затянул диалог Лайа. Тут можно еще немного изменить, подправить. Вот тут, видишь?

Он сделал три шага и оказался рядом с ней, наклонился и заглянул через ее плечо в рукопись. Сасс усмехнулась. Как приятно видеть человека, увлеченного работой. Как чудесно ощущать бьющую из него энергию, заряжающую и ее настолько, что она уже не может дождаться начала съемок.

— Нет, — заявила Сасс и покачала головой. — По-моему, ничего уже не нужно менять. Этот разговор очень важен и занимает всего две минуты из девяноста. Я боюсь, что он покажется слишком куцым, если ты его сократишь. Мне хочется, чтобы зритель понял, что эти двое любят друг друга, и что секс тут не самое главное. Здесь видны и уважение, и чувственность, так что думаю, что в этих словах все на месте. Ты только все испортишь — или, по крайней мере, снизишь такое мощное воздействие, — если сделаешь эту сцену более приземленной, плотской. Как ты думаешь? — Сасс все еще держала сценарий и бегло просматривала его, чтобы определить, не пропустила ли что-нибудь.

— Давно я уже не слышал запах океана, Сасс, очень давно. — Он посмотрел на нее. — Я скучаю по своему дому. По своему острову.

— Тебе помогает эта работа, Шон? — Теперь настала очередь Сасс обратить взор на океан. Она не хотела еще раз заглядывать в его глаза слишком глубоко.

— Думаю, да. — Он ненадолго задумался. — Помогает, и я должен благодарить тебя за это. Сам я не мог в одиночку справиться с прошлым. Но шрам все равно останется на всю жизнь.

Шон протянул к ней руку, и на мгновение Сасс подумала, что он собирается обнять ее. Но он лишь прикоснулся к ее волосам и снял с них бледно-желтый лепесток. Он подержал его в пальцах, а затем отпустил, и маленький, бархатистый кораблик улетел прочь, унесенный порывом ветра. Он поглядел ему вслед, как смотрят на играющих детей — с грустью, нежностью и улыбкой, словно ждал, что он сейчас вернется.

Растроганная, Сасс прикоснулась к его шелковистой, коротко подстриженной бороде, удивляясь, как она могла так много месяцев противиться этому желанию. На этот жест она решилась не ради удовольствия, а желая выразить ему свое дружеское расположение и заботу. Их она могла дать Шону Коллиеру, но не больше того. Прикоснуться к нему, радуясь, что сумела вернуть его к жизни, и эта радость переполняла ей сердце.

— Ты прав, Шон. Шрам останется навсегда, но когда работа подойдет к концу, от него останется тонкая, бледная полоска. И тогда ты лучше поймешь Мойру. Я уже вижу это. Написанные тобой слова вызывают сочувствие к ее смятению, а не ненависть за предательство. А я тебе обещаю, что сыграю все так же хорошо, как написано тобой. Клянусь тебе, Шон Коллиер, что скоро ты забудешь про шрам. Когда начнутся съемки, когда мы поедем в Ирландию…