Грядущее восстание

Деньги всюду теряют уважение: и среди тех, у кого они есть, и среди тех, кому их не хватает. Двадцать процентов молодых немцев на вопрос о том, чем они хотят заняться в жизни, отвечают: «стать художником». Работу уже не воспринимают как данность человеческого существования. Бухгалтерские отделы предприятий признают, что не знают, где на самом деле рождается ценность. У рынка уже лет десять была бы плохая репутация, если бы не чрезвычайное рвение и сила его апологетов. Повсеместно элементарный здравый смысл говорит нам о том, что прогресс превратился в кошмар. В мире экономики повсюду прорехи, почище, чем в СССР эпохи Андропова. Всякий, кто обладает маломальскими знаниями о последних годах жизни Советского союза, без труда расслышит во всех этих призывах к волюнтаризму со стороны наших правителей, во всех этих вдохновенных эскападах про будущее, нить которого мы потеряли, во всех этих изложениях принципов «реформ» всего подряд первые потрескивания в структуре Стены. Крушение социалистического блока означало не триумф капитализма, а всего лишь падение одной из его форм. Впрочем, развал СССР был делом рук не восставшего народа, а быстро конвертирующейся номенклатуры. Объявив о конце социализма, фракция правящего класса, прежде всего, избавилась от застарелых обязательств, которыми она была связана со своим народом. Отныне она взяла под частный контроль то, что контролировала и прежде от имени всех. «Они делают вид, что платят нам, а мы делаем вид, что работаем», — говорил народ на заводах. «Ну если дело только за этим, так давайте, наконец, прекратим делать вид», — ответила олигархия. Одним достались природные ресурсы, промышленные инфраструктуры, военно-промышленный комплекс, банки, ночные клубы, другим — обнищание или изгнание. Точно так же, как при Андропове уже никто всерьез не верил в СССР, сегодня у нас в залах заседаний, в офисах и цехах никто уже не верит во Францию. «За этим дело не станет!», — отвечают боссы и правители, которые уже даже не пытаются смягчить «суровые законы экономики» и делокализуют завод за одну ночь, чтобы наутро объявить работникам о его закрытии, и не моргнув глазом бросают отряды «Группы оперативного действия национальной жандармерии» на подавление забастовок — как это было в случае со стачкой в «Государственной компании морских путей сообщения» (SNCM) или в сортировочном центре в Ренне. Все убийственные действия власти состоят в том, чтобы, с одной стороны, управлять этим разрушением, а с другой стороны, заложить основы «новой экономики».

А ведь нас издавна затачивали под экономику. В течение многих и многих поколений нас дисциплинировали, усмиряли, делали из нас естественных субъектов-производителей, с удовольствием предающихся потреблению. И вот перед глазами предстает та простая правда, которую нас так долго учили забывать: что экономика — это политика. И что сегодня данная политика занимается беспощадной селекцией среди всей этой массы человечества, ставшей излишней. От Кольбера до Де Голя, не говоря уже о Наполеоне III, государство всегда рассматривало экономику как политику, не менее, чем буржуазия, получающая от нее барыши, и не менее, чем противостоящие ей пролетарии. И лишь эта странная промежуточная прослойка населения, это курьезное импотентное сборище тех, кто не принимает ничью сторону, мелкая буржуазия, всегда делала вид, что верит в экономику как в отдельную реальность — поскольку это позволяло ей сохранять нейтралитет. Мелкие торговцы, мелкие начальники, мелкие служащие, кадры, преподаватели, журналисты, занятые в сфере услуг и образования, составляют во Франции этот не-класс, этот социальный желатин из тех, кто хочет лишь одного: тихо и спокойно прожить свою маленькую частную жизнь подальше от Истории и ее потрясений. По своим жизненным установкам это болото — настоящий чемпион по ложному сознанию, готовый на все, чтобы в своем полусне по-прежнему закрывать глаза на войну, которая уничтожает все вокруг.

Каждое временное затишье на фронте боевых действий отмечено во Франции изобретением новой блажи. В последние десять лет таковой являлся ATT АС с его фантастическим налогом Тобина,[33] для учреждения которого всего-то и требуется, что создать мировое правительство, и с его трогательной ностальгией по государству и апологией «реальной экономики» в противовес финансовым рынкам. Долго ли коротко ли, эта комедия подошла к концу и выродилась в пошлый маскарад. На смену одной блажи приходит другая, и вот мы уже имеем дело с идеей «экономического сокращения» (decroissance).