Грядущий мир. Катастрофа

Я, изобретатель Лессли, демонстрировал свое новое изобретение — кино-телескоп. Он состоит из телескопа и усовершенствованного мною кино-аппарата. Телескоп отбрасывает отражение в объектив кино-аппарата, увеличивающего изображение в 20 миллионов раз.

Мощный рефлектор покрывает небесный свод теневым экраном, а кино-аппарат отбрасывает на этот экран изображение. Отныне астрономические наблюдения возможны не только в обсерваториях, но и простым невооруженным глазом и, кроме того, астрономические явления становятся зрелищем масс.

— Лессли, это вы?

— Да, это я, Евгения. Как я рад.

— Но почему я не вижу вашего изображения на экране?

— Я разъединил световой провод. Я не хочу, чтобы вы видели мое лицо.

— Почему? Впрочем, вы не можете скрыть своих чувств. Я ощущаю по идеографу: вы расстроены?

— Да, Евгения. Я сержусь на самого себя. Я выкинул непростительную мальчишескую выходку с этим опытом.

— Зачем же вы это сделали? Вы привели Мировой Город в страшное смятение.

— Я не ожидал такого переполоха, Евгения… Но все равно, это непростительно!

— Покажитесь же, Лессли. Я хочу вас видеть.

На экране расстроенное лицо Лессли. Но уже начинает светлеть. Глаза теплеют нежностью.

— Евгения! Евгения! — вторит он.

— Слушайте, Лессли, вас не привлекут за это к суду?

— К суду? Что это такое? Ах, да! У нас нет этого. Мы сами себя судим.

— Но власти… Они не наложат на вас наказания? Все возмущены вашей выходкой.

— Какие наказания! Гражданина Мирового Города никто не может наказать. И властей у нас никаких нет.

— Ну, не власти, а те, кто регулирует распределение и труд. Они вам ничего не сделают?

— Высшее учетное бюро? Это совсем не их дело. Их выбирают для учета, регистрации и распределения. Единственная власть — это мы все вместе, все граждане Мировой Коммуны. Кроме того, я уже сам достаточно сознаю свою вину и сообщил о своем раскаянии световой идеограммой. Ну, бросим это.

— А я беспокоилась за вас.

— А я не перестаю думать о вас. Я хотел бы видеть вас не на экране, а близко.

— И я вас… То есть не то…

— Нет, именно то. Я читаю ваши мысли. Завтра я буду у вас на корабле.

— Лессли. Я не знаю… Я теряюсь…

Ей стыдно своих мыслей и она разъединяет идеограф.

III. Мозг Мирового Города

Когда-то над Парижем высилось кружевное легкое плетение — Эйфелева башня. Теперь она затерялась среди террас и вышек дворцов, вонзившихся в небо.

После посещения швейцарских террас, Стерн повернул корабль назад, направляясь к Парижскому Сектору Мировой Коммуны. И вот сейчас Стерн в капитанской будке нажимает клавишу на спуск. Переборки верхних воздушных камер захлопываются, нагнетательные наносы накачивают воздух в верхние камеры, из верхних клапанов вырываются струи сжатого газа и толчками снижают корабль.

Густая паутина проводов изрезывает небо над Парижским Сектором. Корабль лавирует: скользит, ныряет, изворачивается. Стерн бегает пальцами по клавиатуре, как опытный пианист, и нажимает клавиши — направо, налево, крутой поворот, скачок вверх, прыжок вниз, стой!

Все провода тянутся к огромному дворцу в центре Парижского Сектора. Ближе к дворцу они так густы, что покрывают небо частой сетчаткой. Корабль вынырнул из паутины проводов и плывет над этой сеткой среди роя других кораблей, больших, с сотнями пассажиров, и маленьких — двух или трехместных воздушных шлюпок и яхт.

Вокруг башни дворца лепятся четыре яруса балконов. К этим балконам причаливают воздушные судна. Эта воздушная гавань полна сотнями кораблей. Они пристают друг к другу и перекидывают трапы на палубы средних кораблей. На куполе башни горят шесть букв:

«В. С. Б. Ф. М. К.»

Эти буквы означают:

«Высшее Статистическое Бюро Федерации Мировой Коммуны».

Викентьев, Евгения и Стерн переходят с трапа на трап, повисшие над пропастью в сотню метров глубины. На дне этой пропасти — круглая площадь, вымощенная плитами папье-маше, стиснутая стенами домов, накрытая сеткой проводов.

У входа в башню их ждет лифт. Они скользят вниз, по люку лифта. Отзванивают этажи, мелькают белые круглые коридоры с десятками дверей, с сотнями снующих по ним людей.

Лифт останавливается. В дверях светлой, залитой солнцем комнаты, их встречает высокий, плотный, мощно сложенный человек, с выпуклым лбом мыслителя, в одежде из светлой ткани. Его ясные серые глаза с любопытством останавливаются на Викентьеве и Евгении.

Стерн произносит несколько слов. Старик весело кивает головою и надевает чашечки идеографа.

— Я — Мак Тодд, председатель Высшего Бюро, — сообщает он.