Грязь

— Мы разгромим это дерьмо. У меня это не выходит из головы целый день. И когда мы раздавим это дерьмо, мы поедем в Австралию. — Три начал фантазировать об Австралии: как они отправятся туда и как изменят там все законы. Эта идея настолько глубоко внедрилась в него, что каждый день он надстраивал еще один этаж к своей шизоидной мечте об Австралии. В тот момент Три искренне верил, что сможет купить билеты на большой корабль и поплыть в богатый, с широко раскрытыми воротами рай, где не существует ни авторитетов, ни законов.

— У них, наверное, и больших банд нет. Мы сможем контролировать там рынок. И торговать. Можем зарабатывать по три, по четыре фунта в день. Будем королями…

Они почувствовали запах прежде, чем услышали или увидели Каторжника. Это нетрудно понять, если учитывать, что большую часть своего времени он проводил теперь внизу, в специально построенных помещениях, спрятанных в главной трассе чикагской канализационной системы. Три и Лестер сами тоже не были цветами, но этот смердящий запах они учуяли сразу. Он подходил к ним все ближе — тут и самый нечувствительный человек инстинктивно повернулся бы и увидел это парализующее видение, выходящее из ночи. Ин-стинк-тивно.

Три едва произнес первый слог названия его милой Австралии, как его настиг удар. Сильный удар цепью в тишине, раскроивший его до ствола мозга и забравший его мечту, потопив ее в мокрых огненно-красных всполохах ослепляющей боли в раскроенной ткани, позвонках, грудной клетке, нервах, мозге. А Банковский все бил и бил, держа цепь в своей толстой, как бревно, руке. Бесконечный, яростный свист приносящей смерть цепи, приводимой в движение невероятной силой, цепи, внезапно исчезнувшей.

Исчезнувшей! Дэниэл Эдвард Флауэрс Банковский не знал такого слова. Исчезновение было выше его разумения. Это слово было для него в новизну. Нужно было много ударов пульса, чтобы проглотить его осознать, что цепь, которой он обычно убивает, исчезла. ИСЧЕЗЛА в высаженном им боковом окне припаркованного «форда», разбив стекло. В этот момент Попрыгунчик Лестер совершил только один небольшой поступок, одно доброе дело. Он убежал. Он бежал так, будто его несло ветром, а он был облаком.

И Каторжник, убийца пятисот человек, убийца-профессионал, убийца охотников за головами, убийца твердокаменных солдат, убийца убийц, стоял не двигаясь. Каторжник стоял над безжизненным телом погибшего завоевателя «Пламени», маленького Три и наблюдал за убегающим счастливым панком по имени Лестер. И впервые этот монстр, этот Зверь, который не ведал никаких эмоций вроде страха или надежды, почувствовал глубоко внутри своего тучного тела нечто такое, что он мог бы назвать посторонним чувством. Потому что он дал осечку. Потому что его видели. Потому что он совершил еще одну ошибку.

Но Джек Эйхорд, полицейский, пока об этом не знал. Он сейчас был на собрании, где его отчитывали за плохую, непрофессиональную работу. Не только его одного, вы же понимаете. Шеф, сам получив взбучку, устроил выволочку всем, кто работал с делом Касикофф, хотя полицейские корпели над ним по шестнадцать часов в сутки.

Все началось с того, что в это утро пришла посылка. Посылка, на которой было аккуратно написано черными чернилами: «ДЖЕКУ АЙКОРДУ», которая немало весила и которую Джек начал бояться еще до того, как раскрыл и увидел то, что ему прислали.

К этой теме опять вернулись утренние газеты. Заголовки об «Убийце Одиноких Сердец» переместились на первые полосы. Этот день Эйхорд запомнит на всю жизнь, день, который пронзал его льдинками страха, когда он начинал думать о посылке и о том, что она могла значить.

Этот день его опустошил, превратил в человека, еще более чувствительного ко злу, чем прежде; он почувствовал, что слегка тронулся от этого ужаса, стал похож на дерево, с которого ободрали кору.

Это был день, который газеты прозвали сенсационным днем в расследовании убийств.

Это надо знать

Что они могли сделать? То же, что делали обычно: сожгли бумаги, стерли память в компьютере, и дело просто перестало существовать. Они были первыми, кто использовал слово «каменная стена» как переходный глагол. Когда они выбирали для забвения что-то или кого-то, эта вещь или этот человек переставали существовать. Но из-за времени, давления, чувствительности и климата что-то все-таки напомнило о существовании Зверя. Он мог оставаться не более чем легендой, если бы не то кровавое пятно на бумаге.

— Добавочный 22–28, — сказал Эйхорд, ожидая у телефона связь с Вашингтоном.