Грязь

Не знаю почему, но сказал я это шепотом. Я слышал голоса Джойс и Эллен, сначала громкие, затем все более тихие по мере того, как они переходили из одной комнаты в другую:

— Все сделано из стали? Абсолютно все? Даже стены? А вы не боитесь молнии?

— Имеется специальная система заземления.

Джеф долго зевал в салоне. Не произнося ни слова, Сондра положила поднос на кухонный стол, в то время как я рылся в неразобранной картонной коробке в поисках бокалов. Она смотрела на меня настойчиво и холодно, как будто ждала от меня, что я буду с ней беседовать. Я понимал, что нужно нарушить молчание, которое становилось гнетущим и неестественным. Окружающий шум лишь способствовал тому, чтобы мы были изолированы от других в интимном кругу. Склонив голову набок, Сондра улыбнулась мне, и я услышал, как ускорилось ее дыхание.

— А это, что это? Детская комната? Эллен, дорогая!

— Нет, нет. Это специально для детей наших друзей.

У Сондры глаза были голубыми, как прозрачная вода. Ее, казалось, забавляло все происходящее, как будто мы с ней делили секрет, совершали заговор, который я торопился нарушить, громко произнося какое-либо замечание, которое все могли бы услышать. Но слова застревали у меня в горле, вызывая что-то вроде болезненной тревоги, и я удовлетворялся тем, что глупо возвращал ей ее улыбки. Чем дольше тянулось молчание, тем труднее его становилось нарушить, тем больше я был увлекаем интригой, за которую, несмотря на мою неосведомленность, полностью нес ответственность я сам. Даже без какого-то явного контакта между нашими телами, Сондре удалось сделать из нас любовников.

Эллен стояла в дверях кухни, наполовину повернувшись к салону, как будто ее первой реакцией, когда она нас обнаружила, было желание убежать. Устремив взгляд на стальной косяк двери, она, казалось, была погружена в свои мысли.

Сондра обратилась к ней своим обычным саркастическим тоном, и с помощью каких-то банальностей постаралась рассеять абсурдное впечатление, что между нами что-то было. Я заметил смущение моей супруги, которая ухватилась за предложение Сондры, не покидая ни на минуту взглядом ее губы, как если бы эта элегантная и загорелая женщина, которая спокойно продолжала курить, отпуская безобидные замечания, могла принести ей спасение.

Что касается меня, у меня создалось впечатление, что я абсолютно лишился дара речи. Если бы я присоединился к искусно невинной болтовне Сондры, я бы участвовал в обмане, направленном против моей жены; если бы я объявил правду, если бы положил конец всему этому, вскрыв нарыв… Но какую правду? Какой нарыв я должен был вскрыть? Чему я хотел положить конец? Чувству, витавшему в воздухе? Тени внушенной мысли? Ничего такого нет, конечно, таков был ответ: я даже не испытывал особой симпатии к Сондре, в которой я находил что-то холодное и неприятное. Нечего заявлять, потому что ничего не произошло.

— Где Джойс? — спросил я наконец; во рту у меня пересохло. — Она не хочет взглянуть на кухню?

Эллен медленно повернулась ко мне, что ей стоило, как мне показалось, огромного усилия.

— Она сейчас придет, — ответила она бесцветным голосом.

Только теперь до меня дошло, что Джеф и Джойс разговаривали в салоне.

Глаза моей жены со странно расширенными зрачками в розоватом свете ламп дневного освещения прощупывали мое лицо. Можно было подумать, что она пыталась выяснить, какой темный глубокий смысл скрывался в моем вопросе: шла ли речь о новом сигнале нашего общего с ней языкового кода, смысл которого я ей скоро открою? А что он означал в данном случае? Я улыбнулся ей, она мне улыбнулась в свою очередь, колеблясь, неестественно, как это бывает, когда видишь знакомое лицо, но не можешь вспомнить имя.

Джойс появилась вслед за Эллен.

— Я презираю кухни, — объявила она. — Моей ноги не бывает на моей собственной кухне.

Обведя нас всех троих по очереди взглядом, она добавила:

— Я вам не мешаю?

В два часа ночи я поднялся в постели, разбуженный. Комнату заполняли красноватые отблески пожара, который, вероятно, приблизился за ночь. В комнате плавала тонкая дымка. Эллен спала, повернувшись на бок; ее открытая ладонь, лежавшая на подушке около лица, казалось, ждала, что ей туда что-нибудь положат. Совершенно не зная причины моего пробуждения, я отбросил одеяло и подошел к окну посмотреть, как вел себя огонь. Он не был виден, но темные массы холмов выделялись на небе, которое, как пустой мешок, то надувалось, то опадало в зависимости от того, усиливался или утихал порыв ветра.

В этот момент я услышал шум.

Я придаю большое значение точному содержанию слов — к этому вынуждает меня редактирование технических статей, — но я не могу найти ни одного прилагательного, чтобы этот шум охарактеризовать. Может быть, я передам более или менее близко это значение с помощью моего собственного изображения: «влюмп». Это был нерегулярный звук, не сильный, не слабый, который шел ниоткуда и одновременно отовсюду.