Грязь. Mötley Crüe. Откровения самой скандальной рок-группы в мире

Разрываясь между «Rock Candy», сёрфингом, Тами, Нейлом, «кросстопс» и «ангельской пылью», у меня совершенно не оставалось времени на учёбу, и вскоре меня выгнали из школы. Я работал, подметая студию звукозаписи в обмен на репетиционное время для «Rock Candy». Но когда я понял, что стремительно двигаюсь в никуда, я решил послушать моих родителей и попытаться закончить школу. Выдав адрес студии за свой собственный (так, чтобы мои родители не видели моих табелей успеваемости и дисциплинарных уведомлений), я поступил в «Ройал Оук Хай» в Ковина, где по утрам пил пиво, а затем прогуливал дневные занятия, джемуя с Томми Ли — худым, легковозбудимым парнем, который играл на закрытых вечеринках с другой группой «U.S. 101». Хотя я был знаменитостью в школе, благодаря «Rock Candy», Томми был единственным парнем, который мне действительно нравился, и кто был мне небезразличен. Со всеми остальными я дрался.

Когда мои родители уехали на уик-энд, я заказал концерт «Rock Candy» в своем собственном доме и пообещал группе, что на сей раз не буду вызывать полицию. Пришло около четырёхсот человек, но посреди всего этого безумия вместо полиции неожиданно возвратились мои родители. Странно, но они не рассердились; они смотрели, как я пел, а потом мой папа ухаживал за девочкам из школы, а моя мама готовила напитки.

После вечеринки они никогда не говорили мне ни слова об этом. Возможно, мои родители, так много повидавшие в Комптоне, были только рады тому, что я росту живым и жизнерадостным. Или потому, что знали, что, если бы они попытались осудить меня, я ушёл бы из дома и ночевал бы в студии или у Томми. Независимо от того, что они думали, мне удалось избежать каких-либо неприятностей даже тогда, когда меня окончательно выгнали из школы.

Мои родители не могли меня остановить, директор моей школы не мог меня остановить и Хорэс, самый здоровенный футболист в округе, не мог меня остановить. Наверное, именно это и внушило мне ощущение неуязвимости, которое не смогло рассеять даже то, что происходило со мной в «Motley Crue». Без этого, вероятно, я никогда бы не был уверен в себе настолько, чтобы, когда появилась такая возможность, стать лидером такой противоречивой и ошеломляющей группы, как «Motley Crue». Первое, что я сделал, когда «Motley Crue» стала знаменитой, я сел в длинный белый лимузин и попросил водителя отвезти меня в мой старый школьный двор, где я показывал всем учителям средний палец и орал, “Пошли вы…, задницы!” из окна так громко, как только мог. По моему мнению, они обманули меня. Они не были мне нужны вообще.

Я не думал, что могу усвоить какой-то урок, потому что я считал их бесполезными. Я не читал, не писал и не думал. Я просто жил. Что было в прошлом, оставалось в прошлом, что должно было случиться в будущем, так или иначе, случится. То, что происходит в настоящий момент, всегда интересовало меня больше всего. Поэтому, когда пришло время платить по счетам, миновало уже тридцать четыре года моей несокрушимой жизни. Мало того, что я не ожидал этого, но я не мог даже предположить такой возможности. Однако судьба всегда находит ваше слабое место, там, где вы меньше всего этого ожидаете, указывая на него, чтобы вы поняли, насколько это вызывающе очевидно, а затем беспощадно наносит удар прямо в его самый уязвимый центр.

Глава 2. Томми «О том, что произошло между Томми и Винсом, и как это привело к пересмотру мнения об уместности высвобождения жидкостей на портрет вышеупомянутого певца»

Наше отношение было таким: К чёрту Винса, чувак. Он ленивый, ему на всё насрать, он не вносит никакого вклада в «Motley Crue» и у него нет ни малейшего уважения к кому-либо из нас. Мы объединились против этого суки, Винса: он стал для нас боксёрской грушей. Мы даже прикрепили его фотографию на задней стенке унитаза, чувак, чтобы, каждый раз отправляясь в уборную, мы могли помочиться на его лицо.

Но суть была в том, что, Винс никогда не опускал нас, когда покинул группу. Это мы опускали Винса. Так кто из нас был козлом?

Я не разговаривал с Винсом три года, шесть месяцев и шесть дней после того, как он ушёл — пока не услышал, что его дочь Скайлэр впала в кому и умерла. Той ночью я позвонил ему домой. Его голос не был даже похож на Винса, которого я знал. По телефону в течение часа или более того он то рыдал, то лепетал что-то, то принимался бранить самого себя. Всё это было ужасно.

“Это против законов, мужик”, кричал он, колотя телефоном обо что-то. “Это против правил вселенной”.

Я не мог понять ни единой вещи из этого безумного разговора, кроме того факта, что парень испытывал чрезвычайную боль и, вероятно, прятался сейчас на дне бутылки. Я даже не знаю, как он смог это пережить и сумел снова стать человеком. Не думаю, что он даже помнит этот мой звонок.