Грязь. Mötley Crüe. Откровения самой скандальной рок-группы в мире

За этим последовало то, что нам пришлось умерить своё непомерное самолюбие. На средства от успеха «Dr. Feelgood», и с подачи моей жены Брэнди (чей материализм, казалось, возрастал пропорционально затуханию нашей любви), я приобрёл шикарный драгдилерский особняк. Мои накладные расходы составляли сорок тысяч долларов в месяц. Столько стоило просыпаться и ложиться спать каждый день среди всех этих выплат за дом и платежей за коммунальные услуги. Последние составляли 2,5 тысячи долларов в месяц только за электричество, расходуемое на кондиционирование дома, плюс я настаивал, чтобы температура воды в бассейне поддерживалась на отметке 95 градусов (35 градусов по Цельсию - прим.переводчика) круглый год. Когда мы с Томми оказались перед необходимостью оплачивать запись альбома из наших собственных карманов (Мик, благодаря Эми, давно был банкротом), то эти вещи начали иметь значение. Как раз в тот момент родился мой третий ребенок — каждый раз, когда Брэнди и я подходили к тому, чтобы расстаться, появлялся очередной ребенок, чтобы удержать нас вместе — в то время как единственная дочь Винса и Шариз, Скайлэр, умирала. Я вдруг узнал, что не всё и не всегда в этой жизни складывается хорошо. Жизнь была полна капканов, и моё будущее, мое счастье и «Motley Crue» — все мы очень скоро в них очутились.

Томми и я решили сопродюсировать альбом с парнем по имени Скотт Хамфри (Scott Humphrey) у него дома, который делал кое-какую техническую работу с Бобом Роком на «Feelgood». В чем мы нуждались, так это в ком-то, кто мог бы сказать нам, что мы дурачим самих себя, пытаясь записать какой-то электро-гранжевый альбом с Кораби. Но Скотт Хамфри не был этим “кем-то”. Инженер, очень хорошо разбирающийся в программе для компьютерной студии под названием «Pro-Tools», Хамфри никогда прежде не продюсировал группу. Он усаживал меня и говорил, “Ты написал все великие песни «Motley Crue». Мне не нужен Томми, пишущий песни. Он думает, что он может писать, но всё, что он делает — всю неделю слушает кого-то, а потом копирует их. Его тексты не имеют ничего общего с тем, что называется «Motley Crue»”.

Затем Скотт оттаскивал Томми в сторонку и шептал ему на ухо: “Никки устарел. Он всё ещё цепляется за 80-ые. Тебе нужно самому писать песни. Тебе необходимо использовать барабанные сэмплы и техно-бит и делать более современную музыку. Ты же видишь, что происходит”.

Он был абсолютно не способен иметь дело с двумя такими гигантскими эго, как Томми и я. Кто находился в комнате, тому он и целовал задницу. За исключением Мика, у которого не было никакого эго. Скотт начал убеждать нас в том, что Мик — плохой гитарист. Когда Мик покидал студию, Скотт утягивал меня в сторону и заставлять сыграть что-нибудь на гитаре. Затем он делал из этого сэмпл, пропускал его через какие-то шумовые фильтры и заменял им партию, сыгранную Миком. Так, впервые за нашу карьеру, мы начали настраиваться против Мика, думая, что он фактически тот, кто сдерживает нас, потому что считает, что блюз и классический рок это единственные жанры музыки, которые имеют значение.

Довольно скоро «Motley Crue» превратились в дикое шизофреническое животное, настолько уродливое, что это звучало так, будто «Beatles» смикшировали со всеми этими пятыми и третьими гармониками «Alice in Chains». Мы понятия не имели, что мы делаем. Я предполагаю, что именно поэтому мы решили назвать наш девятый альбом «Personality #9» («Индивидуальность № 9»). (Хотя позднее гонзо-писатель Хантер С. Томпсон вдохновил нас на то, чтобы изменить его на «Generation Swine» [ «Поколение свиней»]).

Со временем, мы перебрались в мой драгдилерский особняк. Мы установили барабаны в моем кабинете с дубовыми стенами, микшерский пульт в ванной, а маршальские стэки вдоль коридоров, отделанных мрамором, в то время как трое моих детей терроризировали нас, а Брэнди кричала на меня с регулярностью будильника в противосонном режиме. Я постоянно выключал её, но десять минут спустя она снова ревела мне на ухо.

Тем временем мы с Томми продолжали работать в двух совершенно разных направлениях; Мику промывали мозги, чтобы он поверил, что нет ничего, чем бы он мог посодействовать группе; а на Кораби все смотрели так, будто он был преступником, который украл все наши достижения. Каждый день мы вымещали на нём всё наше неудовольствие: мы говорили ему, что он должен обрезать свои волосы или что он должен петь в совершенно другом стиле. И каждую неделю мы меняли своё мнение обо всём. Мы слишком с большими усилиями пытались сделать великий альбом, но мы понятия не имели, в чём именно должно состоять его величие, потому что мы слишком боялись быть самими собой.

Наконец, однажды, Кораби сказал нам, что с него довольно. “Я не певец”, пожаловался он. “Я — гитарист. Я больше не могу этого делать”.

Так что теперь у нас было два гитариста и ни одного певца. Мы были абсолютно перевёрнуты с ног на голову. И именно в этот момент Ковач, который всё это время тихо скрывался где-то на заднем плане, неожиданно сообщил нам новость.