Грязь. Motley crue. Признание наиболее печально известной мировой рок-группы

Позднее той же ночью мы отправились в «Лексингтон Куин» [65], где даже тихий Мик вышел из-под контроля, бегая повсюду со спущенными до колен штанами и маской Годзиллы на лице, топая по стёклам и пытаясь извергнуть огонь из собственной задницы. Винс вернулся в гостиницу с подругой какого-то «якудза», а я слонялся по округе, завязывая кулачные бои: первый из которых с Томми (он до сих пор настаивает на том, что я дал ему по зубам, хотя он был настолько пьян, что упал прежде, чем я смог его ударить) и последний с американским туристом, чья голова в итоге повстречалась с железным прутом. Следующим утром я проснулся и вдруг осознал, что накануне я был так занят драками и освобождением из тюрьмы, что совершенно забыл отметить свой день рождения. Винс проснулся следующим утром на полу своего номера голый и без своих дорогих «Ролекс». Это была месть «якудзы».

После трех выступлений в «Будокане» [66], мы, как предполагалось, должны были отправиться домой на Рождество перед началом нашего европейского тура. Томми не мог дождаться, чтобы встретить первое Рождество в своём многомиллионном особняке вместе с Хизер. Мик и Эми были в восторге оттого, что смогут, наконец, начать нормальные отношения дома. Винс постоянно рассказывал о том, как он трахает Шариз, рестлершу из «Tropicana», с которой он начал встречаться. А я… у меня не было никого. Никакой тёлки, никакой семьи и никаких друзей, кроме торговцев наркотиками. Поэтому, какой мне был смысл ехать домой, чтобы провести Рождество, ширяясь в одиночестве?

Я объявил всем, что отправляюсь в свой сольный тур. Не музыкальный тур, а тур по наркотикам и проституткам. Я собирался поехать в Гонконг, Малайзию, Пекин, а затем закончить охрененным траханьем в Бангкоке. Я сказал Доку отправить мой чемодан обратно в Лос-Анджелес. Всё, что мне требовалось, было: пара черных кожаных штанов, футболка и мой бумажник. Если мне нужно было сменить одежду, я мог просто купить её, поносить, а затем выбросить в мусор, и я так и делал. К чёрту всё. Мне вообще ничего не было нужно.

“Я ни за что не соглашусь на это”, сказал Док.

“Чёртов надзиратель”, со злостью выпалил я. “Если ты встанешь у меня на пути, считай, что ты уволен, мать твою”.

Мы спорили друг с другом в течение получаса, пока не вцепились друг другу в глотку. Наконец, вмешивался господин Удо. “Я поеду с вами”, сказал он.

“Что?!” Док и я, мы оба посмотрели на него с недоверием.

“Мы едём в ваш тур вместе”.

“Хорошо”, Док вскинул свои пухлые маленькие ручонки. “Я поеду тоже”. Затем он вышел прочь из комнаты, бормоча что-то про испорченное Рождество.

На следующий день мы втроём сели в самолёт до Гонконга. Я был настолько отвратителен, что никто даже не сел со мной в одном ряду. Наконец, господин Удо, одетый в строгий деловой костюм, занял место рядом со мной.

“Никки-сан, я должен поговорить с вами”, мягко сказал он мне на ухо. “В прошлый раз, когда мой друг был таким, он умер”.

“Я сожалею это слышать”, сказал я ему, не особо придавая этому значения.

“Моим другом был Томми Болин [67]”.

“В самом деле?” заинтересовался я вдруг.

“Вы очень похожи на Томми-сан”, продолжал он. “Вы держите в себе много боли из вашего прошлого. А когда вы держите такую боль внутри себя, то иногда она травмирует вас. Она заставляет вас вредить себе. Я вижу, что вы — очень творческий человек, как и Томми-сан. Но вы убиваете ваш творческий потенциал. Я проводил много времени с Томми-сан, и я сказал ему, что я его друг и что он должен скоро умереть. Он ответил мне, что он не может умереть. Он умер меньше чем через год после этого. Так что сейчас я говорю вам, что вы должны умереть. Вы умрёте. Я — ваш друг. Вы для меня как Томми, и я не хочу потерять вас тоже”.

“Ай, господин Удо”, отмахнулся я от него. “Я просто дурачусь”.

Он нахмурился. Можно было сказать, что, хоть я не доставил ему ничего, кроме хлопот и огорчений, этот профессиональный японский бизнесмен, как бы там ни было, проникся ко мне симпатией и решил спасти меня от могилы, куда я так стремительно направлялся. Он видел, что где-то в земле прямо подо мной уже вырыта могила, и он знал, что она предназначена именно для меня. Только пути наши неисповедимы, и никто, кроме моего создателя, не знает, когда земля вдруг разверзнется у меня под ногами, и я упаду в неё так быстро, что у меня даже не будет времени, чтобы пожалеть о том, что я выбрал в своей жизни такую опасную стезю без единого путеводного просвета.