Грязь на снегу

— Но вдруг она заговорит, а я не отвечу?

— Не заговорит, — отрезал Франк.

Даже эти десять минут тянутся слишком долго. Он следит за их бегом по циферблату будильника над плитой.

— Запоминай дорогу — пойдешь-то ведь в темноте.

Иди сюда. Видишь, где кровать? Сразу за дверью бери вправо.

— Понятно.

Франк вынужден выпить еще стопку, не то он сам скиснет. А скисать никак нельзя. Он все рассчитал с детской дотошностью, и все должно идти как часы.

Это невозможно объяснить, растолковать — нечего и пытаться. Но ему обязательно нужно, чтобы его затея осуществилась, иначе он не обретет покоя.

— Запомнил?

— Да.

— Сразу за дверью вправо.

— Да.

— Гашу.

— А сам где ты будешь?

— Здесь.

— Слово, что не сбежишь?

И подумать только, что дней десять назад он смотрел на Кромера как на старшего, более сильного — короче, как на мужчину, а себя считал чуть ли не мальчишкой!

— Чего ты из мухи слона делаешь? — презрительно цедит он, чтобы подогреть решимость в Кромере.

— Да что ты, старина! Я же о тебе беспокоюсь. Я тут ничего не знаю и не хочу, чтобы…

— Тсс!

Она пришла. Как мышка. Чувства Франка настолько обострены, что он слышит, как Минна в своем роскошном халате беззвучно встает с постели и босиком идет к двери подслушивать. Значит, она с кровати уловила, как открылась и закрылась дверь Хольстов. А то, что вслед за этим на лестнице не раздались, как обычно, шаги, побудило ее подняться и пойти посмотреть.

Почем знать — ведь все возможно! — не услышала ли Минна, что дернулась и приоткрылась другая дверь — дверь старого Виммера? Франк убежден: старикан начеку.

Минна этого не знает. Поразмыслив, Франк приходит именно к такому выводу: не знает, иначе, испугавшись за него, непременно прибежала бы предупредить.

Мицци прошмыгнула по коридору, еле касаясь щербатого пола. Постучалась, верней, поскреблась в маленькую комнату.

Франк заранее выключил свет. Им же нельзя говорить громко: Кромер услышит.

— Я здесь, — шепчет девушка.

Он чувствует, как она напряглась в его объятиях.

— Ты этого хотел, Франк?

— Да.

Дверь за ней он закрыл, но дверь в кухню остается приотворена: правда, Мицци в темноте не может этого видеть.

— И сейчас хочешь?

Они различают только слабый отблеск газового рожка на углу, проникающий в комнату через щель между оконными занавесями.

— Да.

Раздевать ее не приходится. Он только начал, продолжает она сама, молча прижимаясь к спинке кровати.

Она, должно быть, презирает его, хотя и бессильна подавить в себе любовь. Франк этого не знает и не желает в этом копаться — их слышит Кромер. С трудом выдавливает какую-то чушь:

— Завтра было бы слишком поздно. Твой отец заступает в утреннюю смену.

Она уже, наверно, почти голая, нет, совсем голая. франк ощущает у себя под ногами что-то мягкое — ее одежду и белье. Она ждет. Теперь самое трудное: уложить в постель.

Она ощупью ищет во тьме его руку, что-то шепчет, и впервые его имя звучит с таким выражением, которого Кромер — он же за дверью! — к счастью, не слышит:

— Франк!

Он мгновенно и еле слышно отзывается:

— Я сейчас…

Задевает Кромера, разминувшись с ним в дверях. Чуть ли не вталкивает его в комнату. Закрывает за собой дверь с поспешностью, которую сам затруднился бы объяснить.

И застывает на месте.

Больше нет никого и ничего — ни Лотты, ни Минны, ни города, ни трамваев на перекрестках, ни кино, ни вселенной. Есть только все затопляющая пустота и ужас, увлажнивший потом виски и заставивший левую руку схватиться за сердце.

Кто-то дотрагивается до него, и он лишь отчаянным усилием успевает удержать крик. Он знает: это Минна.

Дверь салона она притворила неплотно, и оттуда брызжет слабая струйка света.

Видит ли Минна Франка? Видела ли в тот момент, когда вошла и вывела его из оцепенения, прикоснувшись к нему, как это делают с лунатиками?

Он молчит. Злится на нее, смертельно ее ненавидит за то, что она не сказала ни слова, не придумала даже какой-нибудь глупости, столь удачно получающейся у женщин.

Вместо этого, такая же бледная и окаменелая, как он, она стоит рядом с ним в тусклом отсвете, не позволяющем различить черты лица, и Франк лишь некоторое время спустя замечает, что рука ее лежит у него на запястье.

Кажется, будто Минна щупает ему пульс. Разве он выглядит больным? Он не позволит ей жалеть его как больного, глазеть на него и дальше, смотреть на то, чего никто не вправе видеть.

— Фра-а-нк!

Кто-то кричит. Это Мицци. Она выкрикнула его имя.

Босая, бросается к двери в коридор, колотит в нее, зовя на помощь или пытаясь спастись бегством.

Франк не двигается с места. Не потому ли, что другая, эта дура Минна, которую он не любит, которую презирает и не ставит ни в грош, все еще не отпускает его руку?

В комнате такой же грохот, какой подняла военная полиция, обыскивая квартиру скрипача. Оба босиком мечутся взад и вперед; Кромер, силясь не терять голову, умоляет:

— Накиньте же на себя хоть платье. Ну пожалуйста!

Клянусь, я вас пальцем не трону.

— Ключ…

Все это Франк вспомнит позднее. Пока что он ни о чем не думает, не шевелится. Он пойдет до конца. Он дал себе слово идти до конца.