Грязная война

Мы ставим твой гроб в джип, припаркованный у вокзала. На ветровом стекле по обычаю прикреплен пальмовый лист. Я вижу папашу Бонда и его музыкантов. Твой любимый певец привел с собой мать, главную плакальщицу страны, в роскошной белой накидке, лицо торжественное, как положено в такие дни. Вождь деревни бродит вокруг да около, не знает, как подступиться к столь важной даме. Госпожа Бонда будет по тебе плакать, ты хоть понимаешь, какая честь тебе выпала? Последний раз я слышал ее плач на похоронах министра. Какая привилегия, приятель!

Джип медленно катит к дому твоих родителей, мы идем следом, наши ботинки побелели от пыли. На рассвете апрельский дождь яростно молотил по крышам, но к тебе он явно благоволит. Тучи растаяли, земля высохла, воздух прозрачен, как и положено в ясный день. Ты шествуешь по обновленному миру, брат, хотел бы я одолжить тебе свои глаза.

Процессия прибывает на место, мы вносим тебя в старый дом. Махая лопастями, как пальма листьями, вентилятор перемешивает воздух, пропитанный запахом рагу и риса. Женщины всю ночь готовили, я помогал, потому и знаю, хоть и был пьян. Заходил в бакалею старой Наоми. Зубы она растеряла, зато соображает отлично; хотела мне лавочку свою продать. Но мне только пальмового вина нужно было. Терпкое, цвета разбавленных сливок, я думал, что уже забыл вкус этого кислого пойла.

Мы ставим тебя на циновку. Вождь произносит речь. Пытается рассказать про твои заслуги, но сбивается на забавные случаи. Какой-то янкехихикает, толкая локтем приятелей. Все облегченно вздыхают, когда нудные разглагольствования заканчиваются, а госпожа Бонда разводит руки и начинает похоронный плач. Ее помощницы льют горячие реки слез по тебе, словно знали тебя тысячу лет. Одна из плакальщиц красивая и молоденькая, хотел бы я одолжить тебе свою кожу, чтобы ты мог прикоснуться к ней.

Я перехожу от одной группы к другой, прислушиваюсь. Тебе поют дифирамбы, для них ты герой. Погибший за свободу. У меня другое мнение, но я не вмешиваюсь. Вместо этого слушаю конец твоей надоевшей сказки.

Удивленная Смерть ответила:

–  Халифу я вовсе не собиралась его пугать. Мы с твоим визирем столкнулись в толпе. И я посмотрела на него не с угрозой, а лишь с удивлением.

–  Почему?

–  Потому что не ожидала его тут встретить… У меня свидание с ним завтрашней ночью, в Самарканде…

Самарканд, Самарканд. Забудь Самарканд, Норбер. Ты ведь хочешь сказать, что этот визирь дурак? Но ты сам безумец, приятель. Тебе нужно было бежать без оглядки. Сколько твоих собратьев погибло в последние годы, река крови не скоро высохнет. А ведь судьба предупреждала тебя. Многим ли выпадает такая удача? Ну, скажи, многим? Назови цифру. Просто цифру. Ты молчишь. Я понимаю. Эта цифра – ноль. Ты должен был умереть еще во время первого нападения тех ублюдков в масках. Хочешь, расскажу интересную историю? Молчи и слушай.

У тебя не было ни единого шанса, и все-таки один шанс некий добрый бог тебе подарил. Бог, а не тощая старая сводня. Наверное, он, как и я, окосел от вина и дури и ошибся кварталом. В первый раз эти типы тебя упустили, но они явно собирались вернуться. Бог шепнул тебе, чтоб ты убирался подальше. Куда угодно, в Самарканд, Киншасу или Тимбукту Но ты решил иначе. Ты сказал, что если уж умирать, то лучше дома. И без страха ждал новой встречи с женщиной в красном покрывале.

Ты не герой, ты гордец. Подходит твоя сестра. Как и я, Мириам ничего не может понять. Она считает, тебе нужно было сесть в первый же самолет. Сколько раз она твердила это, но ты не послушал. Если уж так суждено, то зачем?

Все совсем не так.

Если уж на то пошло, ты знаешь не больше того младенца, что на спине у твоей соседки. Ровным счетом ничего.

– Ты чего не ешь, Туссен?

– Спасибо, не хочу.

– Надо поесть чуть-чуть, ты же всю ночь пил…

Конечно, твоя сестра права. Впрочем, Мириам всегда права. Но тебе наплевать на это, Норбер Коната, лучший журналист Конго-Киншаса и всей Черной Африки. Папаше Бонда, как видно, тоже, потому что его музыка прерывает Мириам и ее советы. Громкий голос приковывает общее внимание, и вскоре некоторые женщины начинают потихоньку извиваться в такт, покачиваются накидки бубу. Танцем это не назовешь, но они бы с удовольствием станцевали. И возможно, это было бы лучшим способом проститься с тобой. Как жаль, что ты умер, приятель, честное слово, жаль! А то бы потанцевал с ними под пение папаши Бонда. Пусть его оркестр и чертовски хорош, но он не способен пробудить мертвецов, спящих в нарядных гробах или под растрескавшейся землей. Так-то.