Грязное мамбо, или Потрошители

— Нас что, бомбили? — спросил я у врачихи.

— Никого не бомбили. Ложитесь.

— Это был тест?

— Да, это был тест.

Тут Гарольд сел в своей кровати, подвинулся к краю и наклонился ко мне.

— Тест на контузию, — ровно сказал он. Я видел, как его зрачки метались в глазницах, произвольно меняя направление взгляда. — Хотели посмотреть, держим ли мы удар.

— Ты тоже упал в обморок? — спросил я.

Гарольд кивнул, не поднимая головы. Возможно, от стыда.

— Да, — подтвердил он. — Не очень удачно у меня вышло.

— Вот если бы они попробовали ударить тебя в живот… — начал я.

От этого он немного встрепенулся, и следующие двадцать минут мы пытались прочистить мозги фруктовым соком, пока нам не разрешили встать. Тогда мы принялись бродить по комнате в состоянии полуступора, изо всех сил пытаясь держаться прямо и с достоинством.

Были, конечно, и другие проверки — зрения, слуха, памяти, рефлексов, обоняния, вкуса, — тесты, которые тянулись бесконечно, и те, что заканчивались через пятнадцать секунд. По окончании тестирования всякий раз выдавали лист бумаги с цифрами, непонятными нам, но вызывавшие бурные охи и ахи наших командиров.

Через неделю нас построили и объявили новые назначения и полигоны, где нас будут обучать перед отправкой в Африку. Гарольд стоял через два человека от меня, Джейк — в следующем ряду.

Сержант Игнаковски скорострельной очередью пробежался по списку имен и назначений:

— Бернс — инженерные войска, Карлтон — пехота, Дуброу — пехота…

Нам с Джейком и Гарольдом предстояло водить танк.

Через полгода я наконец осмелился спросить Тига, почему нас распределили в танковую часть, а не на какую-нибудь менее яркую и более расслабляющую задачу. Мы сидели в палатке в самом сердце африканской пустыни, ожидая приказа возобновить маневры, и пили воду из маленьких вонючих ковшиков, которые никогда не высыхали. Я старался впитать максимум влаги, пытаясь восстановиться после пятнадцати дней на стодесятиградусной жаре. Танки, может, и страшны в бою, но кондиционеры в них не предусмотрены.

— Вы попали в танковые войска, потому что начальство так решило, — сказал сержант. Он только что вернулся из штаба и еще не снял парадной белой формы, в которой подмышки и спина просвечивали сквозь мокрую от пота ткань. Капли пота Ниагарой падали на пол палатки.

— После тех тестов?

— Отчасти.

— А каких именно?

Сержант не стал сластить пилюлю. Он всегда резал правду-матку, не заботясь, понравится ли тебе ответ.

— Ударную волну помнишь? — спросил он. Я кивнул. — Вот после этого. Ты, Фрейволд, Хенненсон показали лучшие результаты, поэтому вас решили определить в танкисты.

Я все еще не понимал.

— Так мы что, не получили контузию?

— Да нет, — сказал Тиг. — Вы все получили контузию, и нехилую. Но вы вышли из реактивного состояния быстрее остальных, сразу начали контролировать свое тело. Видимо, у вас черепа побольше, чем у прочих, вот лишнее давление и отпустило быстрее. Или мозги поменьше. И в том и в другом случае вы и танки просто созданы друг для друга. Все, пора двигать.

Большие черепа и маленькие мозги — вот беспроигрышная тактика, благодаря которой мы и победили в Африканской кампании.

Только что поспал минут тридцать или чуть больше. Остается надеяться, что это скорее признак адаптации организма к обстоятельствам, чем симптом недопустимой расслабленности. Неужели в самых дальних извилинах зародилась мыслишка, будто отдых важнее бдительности?

Ослабление привычной настороженности могло быть вызвано и запиской, найденной вчера в «Кенсингтоне». Чем больше я стараюсь выбросить ее из головы, тем чаще возвращаюсь мыслями к загадочному «Заткнись».

Так коротко. Так безапелляционно. Не могу не думать о тех, кто ее написал, и где они могут быть. И почему они здесь. Отель на Тайлер-стрит — отличное место, чтобы прятаться, но это мой схрон, и если здесь появились другие жильцы, я хочу с ними познакомиться. Может, я начну брать с них субаренду.

Если вдуматься, по ночам действительно кое-что происходит — изредка внизу хлопает дверь, скрипят половицы, словно кто-то ходит. Но эти звуки можно услышать в любой сгоревшей гостинице, построенной в двадцатом веке. И хотя желудок ухает в неведомые глубины при любом шуме, а руки автоматически хватают скальпели при малейшем треске, я и подумать не мог, что в конце концов шорохи старого дома подействуют на меня успокаивающе. Но я много месяцев был один, и хотя изоляция — обычный удел биокредитчика, всегда умел проковырять в ней дырки.

Я не питаю иллюзий по поводу своих способностей не свихнуться от одиночества. Я пятикратный победитель свадебных турниров; стало быть, существует какая-то причина, по которой не умею долго жить один.

Второй визит к психотерапевту с Кэрол. Тот же самый мозговед, утверждавший, будто у меня большой любовный потенциал, теперь внушает, что во мне гнездится масса глубоко сидящих страхов.

— Вы не забыли, как я зарабатываю на жизнь? — спросил я.

Он вежливо улыбнулся. Еще бы, такое забудешь.

— Но это не исключает тот весьма реальный факт, что у вас множество прочно укоренившихся страхов.

— Например? — хмыкнул я.

— Страх смерти.