Грязнокровка (СИ)

— Выведите её отсюда! — крикнул грубый голос.

— Я от него не уйду! Отпустите! Нет!

Не в силах больше сопротивляться, я провалился во всепоглощающую тьму…

Комментарий к Рождество (или Почти семейная встреча)

Что ж, было как-то сложновато писать эту главу, если честно. Осознание того, что это последняя полноценная глава этой истории (дальше будет ещё одна маленькая, и всё) хорошо так вставило мне палки в колёса. Но, тем не менее, эта глава здесь и я очень буду рада услышать ваше мнение о ней 😏

========== Эпилог ==========

POV: Вики

Много изменилось за двести лет: как минимум, в этом луна-парке убрали привычные аттракционы и поставили более современные. Хоть я и часто приходила сюда, даже слишком, я всё равно никак не могла смириться с этими переменами. Меня удручало здесь всё — от голографических рекламных стендов до снующих туда-сюда собак-роботов.

Сидя здесь, на той же лавочке, я часто вспоминаю то судьбоносное Рождество — с тех самых пор я ненавижу этот праздник и предпочитаю его вовсе не праздновать. Самое забавное, что о тех событиях я вспоминаю только здесь. В целом же у меня вполне обычная жизнь не самого последнего Демона в Аду. Зачем-то я всё равно продолжаю приходить сюда. Продолжаю смотреть на уже коричневый от грязи Гудзон и кушать сахарную вату. Кстати о вате: тот мужичок, у которого я её всегда покупала скончался сто девяносто восемь лет назад и с тех пор меня уже ничего не успокаивает так, как прежде. То, что я кушаю сейчас — блеклая тень былого величия.

Правда, которую я в тот день узнала, стала слишком разрушительной, даже долбанная сахарная вата и два столетия не смогли собрать меня прежнюю до кучи. Я до сих пор не могу поверить, что родная мать может вот так вот просто взять и продать жизнь своего ребёнка ради власти… И самое страшное — она не жалела. Ни капли сожаления я не увидела в её ледяных глазах, которые намертво отложились в закоулках моего сознания.

Невольно в мыслях всплывают картинки из суда, куда я являлась каждый понедельник на протяжении десяти лет. Даже на следующий день после родов меня туда притащили, представляете? В восемь вечера я родила Геру, а в восемь утра опять излагала то же самое, что и за неделю до этого — то же, что и восемь месяцев подряд. Эрагон постоянно допрашивал меня лично, поскольку считал, что я замешана в маминых делишках. Даже проникновение в мою голову не помогло развеять его сомнений в моей невиновности. Раз за разом он заставлял меня проживать тот вечер. Заставлял содрогаться в рыданиях и сам содрогался, видя мёртвое тело сестры… Он винил себя, он скучал… любил? Своеобразно, но любил. Вечно холодные глаза слезились каждый раз, он влезал в голову Левиафану, тому, кому мать Люцифера доверяла на протяжении двух тысяч лет.

На том суде раскрыли все карты, начиная от того, что все узнали о моей наполовину Демонической сущности, заканчивая тем, чего я сама о себе не знала. Мамочка-то моя тоже Грязнокровкой оказалась, только наполовину Ангелом. Так что, можно сказать, Шепфа решил надо мной основательно поиздеваться, вместив меня весь этот набор из человечины, ангелятины и демонятины. Именно поэтому Посох Распределения не мог решить, куда меня больше клонит.

Раскрылись все деяния Ребекки: начиная от манипуляций с памятью во время испытаний, заканчивая воздействием на организм моей бабули, которое вызвало онкологические новообразования в её уже человеческом организме. В своём письме Валькирия зашла с козырей: пересказала их разговор с Ребеккой, в котором последняя угрожала убить Демонессу если она «будет совать свой длинный нос не в своё дело». Мёртвым смысла нет врать, думают на Небесах, а воспоминания Ребекки стали тому подтверждением. Оригинал письма забрали как вещдок и закинули в архив. Раньше я злилась, сейчас считаю, что правильно сделали. Болезненных воспоминаний хватает и без того.

Приговор Небесного Трибунала гласил: приговорить Сатану (Каина) и Серафима (Ребекку) к смертной казни с помощью гильотины; Ангела (Фенцио) и его сына (Дино) до двух сотен лет заточения в башне школы. Приговор привели в исполнение немедленно. И вот, почти сто девяносто лет её нет, а мне тоскливо. Не потому, что моя горе-мать кормит червей на заднем дворе школы, нет. Потому, что я уже не помню маму прежней — такой, какой она была на Земле. По-правде говоря, я уже много чего не помню. Не помню имена университетских друзей, не помню их лиц (да и зачем, если они все уже раскиданы по урнам или кладбищам?). Самое страшное — я не помню лица своего папы. Это настолько ужасно, что у меня даже слёз не осталось. Не помню его голоса и тёплой улыбки. Я бы и бабушкино лицо забыла, если бы не её портрет во всю стену в кабинете деда.