Грязные чернила

– Да хрен его знает.

Лиам фыркает от смеха.

– Исчерпывающий ответ.

– Но ты правда был говнюком в детстве. И как же ты меня раздражал.

– Ну а чего ты хотела? Детство было самым мрачным периодом моей жизни. Я отрывался на других людях, как мог. Это приносило мне хоть какое-то облегчение, иначе я бы просто свихнулся от вечных нотаций отца и деда.

– Я тебя понимаю, – вздыхаю я, вцепившись в его ладони. – И больше не осуждаю.

– Спасибо.

– Почему Питер… такой? С тобой. Я думала, он такой замкнутый, только потому, что много работает. А судя по твоим рассказам, он действительно… деспот. Ох, извини, Лиам. – Я резко оборачиваюсь к нему. – Я опять свой нос сую. Не отвечай, если не хочешь.

– Всё нормально. – Он слабо улыбается и проводит большим пальцем по моей щеке. – И я сам не знаю, почему он такой со мной. Наверное, потому, что я всегда был себе на уме и пошёл против их с дедом семейной системы.

– У них была система? – ошеломлённо спрашиваю я.

– О, ещё какая. Лет до двенадцати я был под жёстким контролем. Слушался их во всём, готовился к поступлению в колледж, который они для меня выбрали. Всё моё будущее было расписано у них на бумажке, и ни я, ни моя мать не имели абсолютно никакого права голоса. Чистой воды патриархат.

Я практически не знала Джека Харриса, отца Питера. Он почти всё время проводил в офисе, либо сидел дома, запершись в своём кабинете на втором этаже. Но мне «посчастливилось» однажды поймать на себе его ледяной взгляд, когда мы с Сашей слишком громко смеялись рядом с его комнатой. После смерти Джека, Лиаму тогда только-только исполнилось четырнадцать, Питер словно стал его копией. Находиться с ним рядом всегда было некомфортно, хотя он не говорил ничего плохого, лишь вежливо улыбался, а после смерти отца он ещё больше замкнулся и ушёл в себя. Я не помню, видела ли вообще когда-нибудь, как этот человек искренне улыбается. Мне до сих пор трудно понять, как жизнерадостная и добрая Кэтрин живёт с ним столько лет. Если всё дело только в страхе, то это вечная пытка, а не жизнь.

– Когда дед умер, я надеялся, что отец наконец отстанет от меня, – продолжает Лиам. – Думал, что он такой, потому что просто-напросто боялся своего отца и не смел ему перечить. Но нет, оказывается, Джек здорово промыл сыночку мозги, и после его смерти Питер вцепился в меня ещё сильнее. Тогда я и взбунтовался. Меня тошнило от одной лишь мысли стать такими же занудами и клерками, как они. Я честно сказал отцу, что не хочу заниматься семейным бизнесом, что мне нравится музыка и я хотел бы развиваться в этом направлении. Он долго смеялся, затем дал мне по шее и сказал идти читать «Капитал» Маркса. Я так сильно разозлился. Но ещё сильнее мне захотелось доказать Питеру, что помимо бизнеса есть и другие занятия, которые могут привести к большему успеху, но он не воспринимал меня всерьёз. И я доказал. Думаю, сейчас он именно поэтому со мной и не общается. Не может вынести того, что я оказался прав. Я пришёл к успеху сам, справился без его помощи. Я за день могу заработать денег больше, чем он за месяц. Но он слишком увяз в своей скучной работе и обидах, чтобы порадоваться за собственных детей или хотя бы просто расслабиться.

– А в чём заключается его работа? Чем ты должен был заниматься?

– Всякой мутью. Управлением, развитием сети, разработкой стратегий, финансовыми анализами, бесконечными совещаниями с такими же важными шишками и так далее. Такое может понравиться лишь конченому зануде. Тебе, например.

– Эй! – Я бью его по плечу. – Я вообще не финансист и не управленец, по этой части больше Хлоя.

– Твоя сестра?

– Ага.

– Да уж. Две зануды в доме. Бедные родители.

– Ты такой душный. – Я закатываю глаза, и он смеётся и крепко меня обнимает.

– О, крошка, обожаю, когда ты злишься.

– Когда ты последний раз был дома? – спрашиваю я тихо, спрятавшись в его тёплых объятиях.

– Лет пять назад, когда Саша тоже решила поступать в Калифорнийский. Она боялась сказать родителям, что хочет переехать ко мне и что не будет учиться в Северо-Западном. Я приехал к ней в качестве моральной поддержки. Мама, конечно, расстроилась, что они будут редко видеться, но протестовать не стала. А Питер…

– Я знаю, что он сделал, – говорю я сдавленно.

Саша рассказывала мне об этом. Питер тогда выбросил из дома все её вещи и сказал ей больше не возвращаться. Им обоим. Не знала, что в тот момент Лиам был там, но я рада, что Саша была не одна.

– После этого наш папаша и заявил, что видеть и слышать нас больше не желает, – улыбается Лиам, как ни в чём не бывало, поглаживая мои плечи. – Ты чего дрожишь? Замёрзла?

– Какой же Питер придурок! – зло вырывается у меня.

Лиам вскидывает брови, а после начинает смеяться. Его смех глубокий и раскатистый. Он смеётся так долго, что в уголках его глаз выступают слёзы. Я смотрю на него удивлённо и сама начинаю смеяться. Происходит что-то за гранью нормальности. Дыхания не хватает, в боку начинает колоть, а мы просто хохочем, как одержимые, будто нам рассказали невероятно смешную шутку.