Грязные игры

Улыбки остались на их лицах, но не произнесенные слова повисли над обеденным столом. Ни сын, ни дочь не унаследуют черт Фостера. Возможно, они будут похожи на него внешне, но не более.

— Фостер… — Лаура сделала еще один глоток вина.

— Нет.

— Почему «нет»? Ты же не знаешь, что я собираюсь сказать.

— Знаю. — Он указал на ее тарелку: — Закончила?

Она кивнула. Он положил нож и вилку строго по диагонали своей тарелки и сложил салфетку.

Она встала, а он отъехал на кресле от стола.

— Попрошу Мануэло убрать посуду, пока я принесу кофе.

— Давай выпьем его в кабинете.

На кухне Лаура налила свежесваренный кофе в кофейник, поставила на поднос чашки с блюдцами, кувшин со сливками и сахарницу. Когда она принесла поднос в кабинет, Фостер протирал руки жидким дезинфицирующим средством. Закончив процедуру, он убрал бутылочку в шкафчик.

Она налила ему кофе и подала чашку. Он поблагодарил и подождал, пока она устроится на одном из небольших диванов, поджав под себя ноги.

— Ты хотела сказать, что мы могли бы выбрать более традиционный способ, — он продолжил разговор, как будто не было никакого перерыва. — Искусственное оплодотворение от анонимного донора.

Именно это она и хотела сказать.

— Мы никогда не узнаем, кто он, и не сможем составить о нем даже примерное представление. Ребенок будет наш. Мы никогда не будем всматриваться в его черты, пытаясь найти сходство с тем… с кем мы встречались.

— Ты возражаешь против внешности Гриффа Буркетта?

— Ты не понял.

— Нет, я просто дразню тебя, — он засмеялся и подъехал к дивану.

— Сегодня у меня не то настроение.

— Прости, — он протянул руку и взъерошил ей волосы.

— Возможно, это самое важное решение из всех, которые нам приходилось принимать. — Ее было не так-то легко успокоить.

— Мы уже приняли его. Мы обсуждали это тысячу раз, рассматривая ситуацию со всех сторон. Мы спорили несколько месяцев. Мы заговорили эту тему до смерти и в конечном итоге согласились, что такой вариант нам больше всего подходит.

Тебе, хотела поправить она, но не решилась.

— Конечно, я согласилась, но…

— Что?

— Не знаю. Теоретически… — Лаура задумалась. То, что хорошо в теории, не обязательно так же блестяще воплощается в реальности из плоти и крови. Особенно если учесть, что это касается ее плоти и крови.

— Я прошу только об одном ребенке, — он погладил ее по щеке. — Если бы я мог, то подарил бы тебе трех или четырех малышей, как мы и планировали. До того.

До того. Вот оно, главное. Эти шесть букв давили на них своим весом. Это была линия, разделившая их жизни. До того.

— Я все еще мечтаю любить тебя, — его ласковый взгляд скользил по ее лицу.

— Ты любишь меня.

— Некоторым образом, — он слабо улыбнулся. — Не по-настоящему.

— Для меня это настоящее.

— Я имею в виду не это.

Она наклонилась и нежно поцеловала его в губы и затем уткнулась лицом в его шею. Он прижал ее к себе, поглаживая ладонями по спине. Загруженная работой, она на несколько часов могла забыть о его состоянии и о том, как сильно оно повлияло на их жизнь и их брак.

Жестокие напоминания приходили неожиданно, поражая ее, подобно стрелам, без всякого предупреждения, и увернуться от них было невозможно. На совещании, во время телефонного разговора или дружеского общения с коллегами — они настигали ее где угодно, парализуя на долю секунды, прежде чем причинить острую боль.

Но хуже всего были эти тихие домашние вечера. Когда они были вдвоем, как сегодня, и каждый вспоминал, как это было, как они любили друг друга, когда желание возникало вдруг, как они неловко спешили, а потом засыпали в счастливом пресыщении.

Теперь она изредка приходила в комнату, где он спал на медицинской кровати, оборудованной самыми современными приспособлениями, которые обеспечивали ему максимум удобств. Она могла раздеться и лечь рядом, прижимаясь к нему всем телом. Они целовались. Он ласкал ее, и иногда этих интимных ласк было достаточно. Иногда она достигала оргазма, который не приносил настоящего удовлетворения, потому что потом она всегда чувствовала себя эгоисткой. Когда она говорила ему об этом, он успокаивал ее, убеждая, что получает удовлетворение от того, что все еще способен доставить ей физическое наслаждение.

Но если в его кровати она чувствовала себя эксгибиционисткой, то он должен был чувствовать себя вуайеристом, и она знала это. Потому что это не приносило взаимного удовлетворения.

Они редко говорили друг с другом о совместной жизни до того вечера, когда все перевернулось. Воспоминаниям о первом годе их брака каждый отдавался в одиночестве — они не хотели расстраивать друг друга, говоря об этом вслух. Для нее эти воспоминания были мучительными. Для Фостера, наверное, еще более тяжелыми. Она по-прежнему жива и здорова в отличие от него. Но он, похоже, не испытывал обиды или горечи по отношению к судьбе или Богу. Или к ней.

— Фостер…

— У тебя какие-то опасения, Лаура? — Он взял ее за плечи и слегка отстранил от себя, чтобы заглянуть ей в лицо. — Относительно использования Буркетта или кого-то еще? Ты сомневаешься? Если так, то мы все отменим.