Грязный бизнес

– Вот так он выглядит. Думаете, это дорогой ковер?

Неожиданно Огастин стал очень похож на чопорных старых матрон, развешанных вдоль лестницы, особенно выражением лица.

– Абсолютно не разбираюсь в коврах. – Он подобрал клочок и бросил его обратно Тоцци.

Тот, поймав его на лету, опять принялся, как бы взвешивая, подбрасывать на ладони.

– Жаль. А я готов был побиться об заклад, что вы разбираетесь в подобных коврах. Но... ладно.

На какое-то время воцарилось молчание. Из гостиной доносились приглушенные голоса.

Тоцци кивнул в их сторону.

– А как вы думаете, кто-нибудь из ваших гостей разбирается в таких вещах? Может, мне спуститься и порасспрашивать? Я быстренько. – Тоцци просиял в улыбке. – А не разыграть ли нам их? Они ждут, что вы войдете и обратитесь к ним с речью о поддержке на предстоящих выборах. А тут появляюсь я со своим ковром. Очень забавно... О, что это я болтаю? Вы же только что сказали, что не собираетесь бороться за место мэра. В последнее время у меня действительно что-то с головой. – Тоцци уставился на образец ковра, изучая его. – Однако ковер и в самом деле красивый. Спорю, некоторые из ваших гостей знают толк в таких коврах.

– Не думаю, Майк.

– Не знаю, не знаю... Спорю, его преподобие Харгривз разбирается. Это ведь его я там видел? Он еще ведет программу для наркоманов в Гарлеме. Я чувствую, он знает многое о таких коврах. Или хотел бы узнать.

Огастин сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Затем поднял подбородок и расправил спину, как будто придавая себе особую значимость.

– Послушай, Майк. Я всегда полагал, что разумные люди могут прийти к компромиссу, если им случается разойтись во мнении по какому-либо вопросу. Разумные люди – гибкие люди. Они понимают, что каждая конкретная проблема имеет больше чем одно решение. – На его лице появилось некое подобие улыбки. – Для чего же еще существуют переговоры между сторонами обвинения и защиты?

Он сидел, улыбаясь Тоцци, во всем своем университетском величии.

Ублюдок.

Тоцци поднялся с хрупкой кушетки.

– Знаете, а я всегда недоумевал, зачем вообще существует такая практика переговоров? Это всегда смахивает на торги подержанными автомобилями. Но, может быть, мы к этому еще вернемся – в другой раз.

Тоцци направился к двери, Огастин быстро встал.

– Не провожайте меня. Том. Я запомнил дорогу.

Он все еще помахивал кусочком ковра, от которого Огастин не отрывал глаз.

– Держите. – Тоцци бросил клочок Огастину, тот протянул было к нему руку, но опять промахнулся. На этот раз образец ковра приземлился на вершину стеклянного абажура. – Можете оставить себе на память. – Улыбка медленно расползалась по лицу Тоцци, словно взбитые сливки по охлажденному кофе. – Итак, не забывайте меня. – Тоцци открыв дверь, и веселье вечеринки ворвалось в кабинет. – А теперь вам лучше вернуться к гостям. Том.

Огастин снял клочок с лампы и положил в карман, не сводя глаз с Тоцци. Кто-то заиграл на фортепиано. Раздались аплодисменты. Тоцци поднял глаза и на мгновение прислушался. Это была известная песня "Садись в поезд "А". Несколько голосов подхватили мотив.

– Похоже, ковер удался на славу. Развлекайтесь.

Огастин задрал вверх свой йельский подбородок, его глаза сверкнули.

– Постараюсь.

Глава 17

В доме стояла тишина. Было поздно. Огастин не мог заснуть. Он сидел в своем кабинете, задрав ноги на стол, с закрытыми глазами, положив на лоб руку. Время остановилось. Начинался очередной приступ мучительной головной боли. Левый глаз подергивался. Клочок, принесенный Тоцци, лежал на промокашке под лампой. Огастин с трудом открыл глаза и тупо уставился на него – что же ему теперь делать и что намеревается предпринять Тоцци? Он прокручивал в голове худшие варианты возможного развития событий, но не был уверен, что они действительно худшие. Его планы завоевать мэрию стали невероятно расплывчатыми. Даже если он получит от сицилийцев необходимую сумму, на его пути встанет теперь Тоцци. Тоцци все знает и не собирается держать язык за зубами. Огастин рассматривал все возможности, все альтернативные варианты: все сводилось к этому ничтожеству – Тоцци.

Боль стала нестерпимой, он зажмурился. Тоцци казался ему тем буром, который впивается в его череп под левым глазом. Будь он проклят!

Но что на самом деле знает Тоцци? Достаточно ли, чтобы официально обвинить его в связях с сицилийцами? Может быть, и нет, но и намека хватит, чтобы скомпрометировать его. Достаточно одного лишь голословного утверждения о сговоре с мафией – и конец его надеждам, его карьере на общественном поприще. Огастин прикидывал так и эдак – все безнадежно. Он уставился на клочок цвета бургундского вина с голубовато-бежевым рисунком. Все дело в Тоцци. Даже смертный приговор за убийство не заставит его замолчать. Напротив, это привлечет к нему внимание и только усугубит положение. Тоцци изо всех сил начнет вопить о том, что ему известно, станет просить о смягчении наказания в обмен на имеющуюся у него информацию о грязных делишках помощника генерального прокурора США. У Огастина пересохло в горле.