Я не могу справиться ни с одним покидающим меня смешком. Каждое хихиканье, каждый смешок, каждый чёртов визг или удивление — я люблю каждую секунду.
Коннер роется в кармане в поиске брелока и отключает сигнализацию. Открыв дверь, поворачивается и начинает усаживать меня внутрь.
Моя задница ударяется о сиденье.
— Выше! — требую я, стараясь немного приподняться.
Он подпрыгивает, и я ударяюсь головой о дверной проём.
— Дурак! — шиплю, забираясь на сиденье и потирая макушку. И смеясь. Всё ещё смеясь.
Всегда смеясь.
У него вырывается низкий смех, когда он наклоняется ко мне и закидывает пакет на заднее сиденье. Коннер останавливается передо мной, и его губы изгибаются в улыбке с мальчишеским озорством.
Он наклоняется и прижимается своими губами к моим, удерживая меня за шею, и я кладу руку ему на щеку.
— Ничего не могу с этим поделать, — бормочет он, отступая.
Он разворачивает мои ноги и захлопывает дверь.
Да, я понимаю. Понимаю, потому что, если бы он не поцеловал меня, это сделала бы я.
То, как мы смеялись вместе, выглядя при этом совершенно нелепо, пусть и несколько минут, послужило сильным напоминанием о нас. О том, какими мы были. Всегда.
И тяжелее всего то, что под ложью, секретами и небрежно брошенными резкими словами всё ещё есть мы.
И в мгновение ока прошлое перестаёт иметь значение. Как и всё, что сдерживает нас.
Важно только настоящее.
— Ты понимаешь, что они сняли это на камеры? — спрашиваю я, когда он садится рядом со мной.
Он лишь смотрит на меня с ехидной улыбкой.
— Ты хорошо выглядишь на обложке, помнишь?
В очередной раз я шлёпаю его по ноге, но он снова ловит мою руку и переплетает свои пальцы с моими.
***
Я не собираюсь спорить о стрижке. Она была мне крайне необходима, но я уверена, что буду спорить о ногтях. Я не нуждаюсь в маникюре или педикюре.
Нет ничего плохого в том, чтобы вечером в пятницу накрасить ногти OPI во время просмотра «Одиннадцати друзей Оушена». Но платить кому-то ещё, чтобы покрасить ногти? Да ладно. (Прим. ред.: OPI — одна из ведущих косметологических компаний).
— Это крайне смехотворно, — с новой стрижкой, я встаю со стула, пропуская высушенные феном и мягкие после салона волосы сквозь пальцы.
— М-м-м, — Лейла смотрит на меня. — Похоже, ты ненавидишь это.
Я вздыхаю и опускаю руку.
— Теперь мы можем пойти?
— Нет. Коннер велел мне держать тебя здесь до... — она бросает взгляд на часы, — трёх часов. Осталось ещё два.
Я фыркаю и сажусь в кресло для педикюра рядом с ней. После неловкой ночи в одной постели и пробуждения в его объятьях, я решила, что сегодня буду спать в своей собственной постели.
Одна.
— И почему меня выгнали из моего же собственного дома?
Лей пожимает плечами.
— Не знаю, Соф. Он только сказал, чтобы я держала тебя тут до трёх, а так как платит он, я только «за».
— Ты даже не пыталась выяснить?
— Пыталась. Он начал меня игнорировать, наверное, после десятого вопроса. Думаю, он был готов взять барабанные палочки Эйдена и неглядя бить меня ими, — она откидывается в кресле.
Я тихо ворчу. Пока все эти СМИ оккупируют наши лужайки, я не могу представить какой сюрприз мне бы понравился.
Вроде того раза, когда он решил, что нам стоит заняться парапланеризмом.
Ага, нет. Он занимался этим. Я сидела и смотрела. На такую высоту я согласна подняться только на чёртовом самолёте.
Я вздыхаю и пытаюсь расслабиться. Хотя легче сказать, чем сделать. Так много вопросов кружится в голове. Зачем он это делает? Зачем он заставляет меня пойти на пляжный концерт в субботу? Когда Мила, наконец, сможет вернуться на публику? Когда наши лица перестанут украшать обложки?
Когда жизнь вернётся к подобию нормальности?
Когда мы оба разберёмся в нашем дерьме и решим, стоит ли нам работать над отношениями?
Я сжимаю переносицу. Как же много нужно для расслабления. В следующий раз, когда он захочет отослать меня подальше от него, то может отправить меня на чёртов массаж.
Люди, мешающиеся под ногами, только раздражают.
Я достаю телефон из кармана шорт и пишу ему:
Его ответ краток:
Один уголок моих губ приподнимается.