Грибификация: Легенды Ледовласого (СИ)

Хрулеев пытался успокоить себя тем, что собака просто до сих пор не может простить германцам железную цепь, однако по мере приближения уазика к элеватору Хрулееву становилось все беспокойнее. Он попросил всех пассажиров уазика и даже водителя взглянуть на фотографию пропавшей дочери, но пользы это не принесло. Пашка Шуруповерт заявил, что никогда не встречал девочку, Сергеич выругался и отказался смотреть фотографию, Люба вновь посоветовала спросить у Германа, а остальные даже не удостоили Хрулеева ответом.

Уазик проехал через стальные ворота в кишку, огороженную со всех сторон железным забором с колючей проволокой, и только тогда Люба вновь активировала все мины на выжженном поле. Куча местной охраны полезла в салон машины с фонарями выяснять, кто такой Хрулеев, и откуда он взялся, но Люба просто приказала им проваливать, и уазик пропустили дальше.

Выйдя, наконец, из машины, Хрулеев увидел, что уазик остановился в очередной кишке, похожей на первую.

Хрулееву раньше почему-то казалось, что лагерь Германа должен представлять собой единое пространство, но это было не так, вся территория элеватора была поделена на мелкие отсеки, огороженные со всех сторон от соседних ячеек заборами и колючей проволокой. Впрочем, непосредственно до элеватора Хрулеев и его провожатые так и не добрались, до силосных баков и прямоугольной башни с флагом отсюда оставалось еще не меньше сотни метров. Хрулеев понял, что само здание элеватора, судя по всему, находится в самом центре лагеря Германа и окружено многочисленными огороженными мелкими отсеками.

Хрулеев решил, что сам Герман наверняка живет непосредственно на элеваторе, в самом центре лагеря. Огороженные отсеки соединялись друг с другом крепкими железными воротами, на каждых воротах была охрана и прожектора. Но прожектора зажигали лишь на несколько секунд, чтобы пропустить уазик, а затем лагерь вновь погружался в темноту, вероятно Герман экономил электричество. Странно, но внутри лагеря Хрулеев не заметил ни надписей «ДЕТИ-ЗЛО», ни портретов Достоевского. Наверное, подобная пропаганда предназначалась только для внешнего мира.

В самом лагере Хрулеев не видел ничего, кроме многочисленной вооруженной охраны, колючей проволоки, заборов и сколоченных из металлических листов домиков.

Сейчас, выйдя из уазика, Хрулеев увидел еще и длинный ангар. Впрочем, присмотревшись, Хрулеев понял, что это не настоящий ангар, а поваленная на землю половина силосного бака для хранения зерна. Половина бака проржавела, прямо по ее середине проходил очередной забор с колючей проволокой, так что одна половина ангара находилась в том отсеке, где сейчас стоял Хрулеев, а вторая — уже в другом. Этот импровизированный ангар был, таким образом, чем-то вроде перехода между отсеками лагеря.

Мужики с калашами припарковали уазик и растворились в темноте. На абсолютно темном огороженном дворике перед поваленным силосным баком остались только Хрулеев, Люба и Тотошка.

Хрулеев подсветил фонариком дорогу для Любы, и она прошла к дверям, вырубленным в теле поваленного и расчлененного силосного бака, двери были тяжелыми и металлическими, в свете фонарика Хрулеев увидел, что на входе в ангар крупными белыми буквами написано «ПУТЬ ОЧИЩЕНИЯ». Надпись Хрулееву совсем не понравилась, Тотошка заскулила.

— Мне дадут поесть? — спросил Хрулеев.

— Завтракаем мы по утрам, придется потерпеть, — Люба постучала носком армейского ботинка в дверь, раздался металлический лязг, как будто за дверью отпирали тяжелые засовы.

Дверь открылась, и оттуда появились двое — юноша и девушка, обоим на вид было около двадцати. Их вид неприятно поразил Хрулеева, оба были в одеты в какую-то рванину, очень тощие, что особенно бросалось в глаза на фоне полненькой Любы. Но особенно жутким было то, что головы и у юноши, и у девушки были обриты наголо, а на лбу у обоих были выжжены номера. У юноши был номер 346, а на распухшем и покрытом кровоподтеками лице девушки алело число 411. Вид у обоих был затравленный, Хрулеев заметил, что они боятся даже взглянуть на Любу.

— Четыреста одиннадцатая, — Люба ткнула пальцем в девушку, — Возьмешь вот эту собаку и отведешь ее на псарню. Собаку зовут Тото, передай Зибуре, чтобы ее накормили. Потом разбудишь Плазмидову и приведешь ее сюда. Скажи ей, что у нас тут новенький, пусть возьмет все необходимое.

— Личных собак у нас держать запрещено, но на псарне Тото будет хорошо, Зибура знает свое дело, — заверила Люба Хрулеева.

Оставаться без собаки, впервые за многие месяцы, Хрулееву совсем не хотелось, но делать было нечего, он обязан был соблюдать правила.

Девушка с выжженным на лбу номером подошла к Тотошке и дрожащей тощей рукой потянулась к ошейнику, Тотошка тут же оскалилась, зарычала.

— Тото, тихо! Молчать, фу. Тото, иди с ней, все в порядке. Завтра я приду к тебе на псарню, я обещаю, — сказал Хрулеев собаке, — Мне ведь разрешат проведать Тотошку?

— Непременно, — заверила Люба.