Грибной дождь для героя

Небо с самого утра становилось белесым, как выцветший ситец, день устало дрожал душным маревом, а до самого позднего вечера казалось, что попал в жарко натопленную баню. Даже тень была горячая и душная. Птицы летели в полуденном вязком воздухе медленно и лениво — а потом и вовсе исчезли, и утром никто больше не пел в кустах сирени, не ходил по крыше кухоньки, качая длинным хвостом.

Кто бы мог подумать, что солнце может быть таким безжалостным?

— Ну и жарилка! — выдыхал Рудик и просил побрызгать его из бутылки, в крышке которой он проделал дырки, чтобы получился маленький душ.

А Ринке лето все равно нравилось — и не хотелось пропустить ни секунды летнего счастья. Ей хотелось все-все успеть в это лето, потому что кто знает — будут ли родители снимать ничейный курятник следующим летом. И сдадут ли его хозяева — вдруг захотят там жить сами? Бабтоня уже совсем поправилась, только чуть-чуть хромала и ходила медленно — и поэтому дед Толик все еще помогал ей по хозяйству, когда нужно было сделать что-то трудное.

Август принес жару и забрал воду.

— Что это за напор — ни два ни полтора! — ругалась Бабтоня, полностью отвинчивая кран на улице. А из него текла тоненькая-тоненькая струйка — ни цветы не польешь, ни посуду не помоешь.

Когда напор — редко-редко — вдруг на полчаса становился сильнее, тот, кто успел заметить это, тут же бежал по улице с криком «воду дали!». И все спешно набирали в ведра, банки, бочки и детские пластмассовые ванночки побольше воды. Про запас.

Дед Толик и Бабтоня каждый день озабоченно обсуждали — что делать, если и дальше так пойдет. Уезжать в столицу? Там-то вода еще есть. Дед Толик говорил: «Надо б сделать свой колодец, бурить на воду — и махнуть рукой на водокачку навсегда».

— Зря, что ль, мы геологи?

Оттого что воды не было, сохла трава в саду и Бабтонины розы. Укроп без полива превратился в сухие узорчатые заросли («Икебана», — грустно шутила Женька), а трава на улице стала жесткой, колючей желтой соломой. Улица вообще вся потрескалась, будто сухая корка, и была похожа теперь на пустыню Сахару.

— Конец света идет, — говорила вечером на лавочке Старуха Ватаулиха проходящей мимо Бабтоне, а та парировала:

— И не надейтесь даже…

Дед Толик приносил от пруда целые ведра — и наполнял железные бочки, стоящие под пересохшими водостоками. Оттуда брали воду, чтобы мыть голову и посуду. Потом в бочках завелись личинки коретры, но воду взять было больше неоткуда — дожди не шли, — поэтому мыли голову личинками. Иногда Ринке казалось, что они потом, когда волосы уже высыхали, шевелились в голове. «Не болтай глупостей, Ирина», — говорила тогда Бабтоня.

Когда на улице появлялся сторож-председатель Тимофей Игнатьевич, к нему все бросались, как утопающие к спасательному кругу.

«Ушла вода, ушла», — коротко, будто отстреливаясь от надоедливых дачников, бросал он и спешно ковылял прочь, опираясь на палку с резным набалдашником в виде орлиной головы.

Тимофей Игнатьевич был в дачном поселке и председателем правления, и бухгалтером, и сторожем заодно. Он отвечал и за воду, и за свет, и вообще за все дачи. Словно они были его собственные — все до единой.

По улицам Тимофей Игнатьевич ходил степенно, тяжело неся впереди себя гладкий большой живот, прихрамывал, опирался на резную палку, чтоб удобно было идти. А инспектируя дачные участки и озеро, он становился похожим на сказочного генерала. И лицо у него было важное, глаза по-разному прищурены — точнее, один прищурен, а другой нет. От этого было непонятно, то ли Тимофей Игнатьевич смеется, то ли сердится.

— Что вы такое говорите? — кипятилась Бабтоня. — Как это ушла? На какую глубину бурили для водокачки?

Тимофей Игнатьевич бормотал, что у него дела и сбегал — куда-то в сторону сторожки…

Женька вихрем ворвалась в сумрачную кухоньку, в которой Ринка и Рудик укрывались от жары.

— Он все врет! — Глаза у Женьки стали круглые и большие, на пол-лица. — И про воду, что она ушла — все неправда!

— А ты откуда знаешь? — недоуменно прищурился Рудик.

— Видела. Пойдем, покажу, — Женька аж пританцовывала от нетерпения — так ей хотелось поскорее показать все Рудику и Ринке.

Тимофей Игнатьевич жил у самой водокачки, на улице, которая с одной стороны притулилась к лесу, а с другой — полого сбегала к озеру, так, что видно было и запруды, и длинные мостки, и лодочки, покойно лежащие на воде у берега. Другой такой красивой улицы в поселке не было — поэтому-то сторож-председатель и жил здесь, думала всегда Ринка.

— Видите, видите?! — Женька раскраснелась и даже волосы у нее растрепались воинственно.

А они видели — и Ринка, и Рудик, и, наверное, любой забредший на улицу у водокачки. Она была совершенно не похожа на весь дачный поселок, иссушенный жарой. Ноги ступали по зеленой траве, а не по сухому ковылю, деревья стояли сочные и зеленые, грядки колосились свежей пушистой петрушкой, молочным горошком и ароматной поздней земляникой. Улица Тимофея Игнатьевича была настоящим оазисом.

Ринка вытаращилась. «Как же это, что ж тут такое-то?..» — бормотал Рудик, ничего не понимая.