Грибоедов. Тайны смерти Вазир-Мухтара

Дело в том, что ещё в мае 1824 г. по "высочайшему соизволению" Грибоедов получил разрешение ехать за границу для лечения, но за неимением средств (отпуск был предоставлен без содержания) не смог им воспользоваться. Из-за безденежья поэт даже заложил в ломбард орден Льва и Сердца. Он рвался в чужие края ("Скоро отправлюсь, и надолго…"), но у него ничего не вышло. И в итоге, после распоряжения о возвращении поэта на службу в Грузию в мае 1825 г., он направился туда через Киев и Крым, получив возможность первого в своей жизни путешествия, не отягощенного служебными обстоятельствами. "Сам я в древнем Киеве; надышался здешним воздухом и скоро еду далее, — писал поэт В.Ф. Одоевскому. — Здесь я пожил с умершими: Владимиры и Изяславы совершенно овладели моим воображением… Природа великолепная… прибавь к этому святость развалин, мрак пещер. Как трепетно вступаешь в темноту Лавры или Софийского Собора, и как душе просторно, когда потом выходишь на свет…"

Здесь перед нами предстает новая ипостась, которую обычно обходят стороной, характеризуя творческий облик Грибоедова, православного писателя и мыслителя, который просто не успел проявить себя в полной мере на этом поприще. "Обязанности мои как сын церкви исполняю ревностно. Если бывали годы, что я не исповедовался и не приобщался святых тайн, то оно случалось непроизвольно", — показывал поэт на следствии по делу декабристов. В.Ф. Одоевский отмечал: "Грибоедов был большой знаток нашей старины и едва ли не один из тогдашних литераторов… прилежно занимался русскими древностями. Летопись Нестора была его настольною книгою. Этим постоянным чтением Грибоедов приобрел необыкновенную в то время чистоту языка и те смелые русские… идиомы, которыми отличается слог его". О том же свидетельствовал Булгарин: "Грибоедов любил Россию. Он и полном значении обожал ее. Каждый благородный подвиг, каждое высокое чувство, каждая мысль в русском приводила его в восторг… Грибоедов чрезвычайно любил простой русский народ и находил особенное удовольствие в обществе образованных молодых людей, не испорченных еще искательством и светскими приличиями".

Поэт искал темы для воплощения своего интереса к русской истории и, посетив в Крыму Корсунь (Херсонес), задумал написать трагедию о святом князе Владимире, принявшем там крещение. В Крыму же, как свидетельствовал АЛI. Муравьев, Грибоедов рассказал ему план трагедии о князе Федоре Рязанском, посланном в 1237 г. на переговоры с Батыем и злодейски убитым. В 1826 г. поэт признавался одному из знакомых: "Душа моя темница, и я написал трагедию из вашей Рязанской истории". Сохранилась сцена "Серчак и Итляр", которая, вероятнее всего, и должна была войти в эту трагедию. В 1828 г. Грибоедов приступил к созданию драмы "1812 год", план которой и одна из сцен также сохранились.

Гадать — неблагородное дело, но останься поэт жить, можно представить, куда он мог в дальнейшем направить свои творческие порывы. Об этом могут косвенно свидетельствовать также чудом сохранившиеся конспекты Грибоедова при чтении таких весомых трудов по русской истории, как "Деяния Петра Великого" И.И. Голикова и "Древняя Российская вивлиофика". А его собственные "Заметки по исторической географии России" (№ 1—57) демонстрируют превосходное знание поэтом отечественной истории.

В Крыму поэт путешествовал верхом и пешком почти три месяца, проехав его вдоль и поперек, поднявшись на все основные вершины. Его "Путевые заметки" вновь дышат восторженными чувствами: "Поднимаемся на самую вершину… отыскиваем пристанища. Розовая полоса над мрачными облаками, игра вечернего солнца; Судак синеется вдали; корабль в Алуште будто на воздухе; море слито с небом… холод, греюсь, ложусь на попону, седло в головах… Ночью встаю, луна плавает над морем между двух мысов. Звезда из-за черного облака. Другая скатилась надо мною. Какой гений подхватил ее?… Кочуем в тумане и в облаках целое утро… Лунная ночь. Пускаюсь в путь между верхнею и нижнею дорогою. Приезжаю в Саблы, ночую там… Теряюсь по садовым извитым и темным дорожкам. Один и счастлив".

Поэт представляет себя свободным странником, упивающимся красотами природы и воспевающим увиденное. "Верь мне, — пишет он из Симферополя Бегичеву, — чудесно всю жизнь свою протаскаться на 4-х колесах; кровь волнуется, высокие мысли бродят и мчат далеко за пределы пошлых опытов; воображение свежо, какой-то бурный огонь в душе пылает и не гаснет… Но остановки, отдыхи… для меня пагубны… Подожду, авось придут в равновесие мои замыслы беспредельные и ограниченные способности".